Сама же разобраться в этом герцогиня не могла. Растерянная и подавленная натиском мужчины, Маргрет вообще с трудом воспринимала и ласки его, и слова, и все то, что там происходило. В частности, толком и не поняла: так все-таки состоялось ли там то самое тайное, что может быть между мужчиной и женщиной, или все же не состоялось?

Она верила своему «величайшему из лекарей», но в то же время пыталась верить и самой себе. Может, все происходило не так, не настолько «хмельно», как должно случаться в первую брачную ночь, но все-таки что-то же происходило! Несмотря на то, что страсть ее после этого натиска совершенно не угасла, что она не ощущала никакого удовлетворения, а желание познать мужчину возрождалось в ней все последующие ночи с новой, неуемной силой, заставляя бредить своим возлюбленным, стремиться к нему, его телу, его силе…

…Кустарник был рядом, а потому слуги и солдаты довольно быстро успели насобирать кучу хвороста и принести два котелка с водой, однако право разжечь костер Маргрет все же оставила за собой. Внемля советам Отставного Бомбардира и двух других слуг, она училась мастерить из тонких сухих прутьев и нарезанных ножом щепочек некое подобие шалашика; постигала премудрости трута и кресала. Однако все эти страсти по первобытному человеку не мешали ей замечать то, чего замечать ей сейчас просто не стоило. А посему она видела, что сержант пришел один, без корсиканки, и что, пошептавшись с ним, двое его солдат поспешили к дозорному холму. Со временем туда же заторопился еще один солдат.

Когда основательно «вздремнувший» лейтенант спустился со своего сеновала, любвеобильная корсиканка наконец-то появилась. Шла она неуверенно и как-то слишком уж хмельно пошатываясь. Не сообразив, что тут происходило без него и решив, что служанка слегка подвыпила, лейтенант прошелся руками по ее груди, но, ко всеобщему удовольствию, корсиканка отвесила ему такую тяжелую мужскую пощечину, что грузный лейтенант отшатнулся и сгоряча чуть было не схватился за шпагу.

– Время любви кончилось, лейтенант! – Это говорю вам я, неистовая корсиканка и дочь пирата! – Настало время раскаяний и воспоминаний. И поверьте мне на слово, что в океане сотни мужчин будут молиться на эту слегка поувядшую, но все еще любовно поющую, грудь, как на неувядающий плод райского сада.

– Еще бы, – хмыкнул кто-то из недавних пользователей этой груди, однако Бастианна простила ему эту некорректность.

Величественно пройдя мимо опешившей Маргрет, она по очереди приблизилась к каждому из слуг, включая и Клода, чопорно чмокая их кого в лоб, кого в щеку.

– Это я к тому, – объявила она, – чтобы вы вспоминали старую, щедрую и мудрую Бастианну. Ибо кто из вас ни любил меня, и кого ни любила я, ненасытная, похотливая, но совершенно безгрешная?! Что вы здесь – на этом пепелище греха, делаете, Маргрет? – обратилась к своей хозяйке, пытавшейся прутиком подзадорить несмелое пламя.

– Развожу костер, как видите, леди… – съязвила герцогиня.

Бастианна не наигранно, а совершенно искренне расхохоталась. Кто-то из мужчин, очевидно, и в самом деле дал ей отхлебнуть из своей потайной солдатской фляги.

– Костер, в котором сгорают эти презренные сучья, должны разводить сучьи дети – мужчины. Женщинам же следует разводить костер, в котором, как сучья, должны сгорать сами эти презренные сучьи дети.

– Что-то незаметно, чтобы они сгорели, – вполголоса проворчала Маргрет, давая понять, что не одобряет ее загула. – Сгорела все же, кажется, ты.

– Это только так кажется. Я впитала их дух, их плоть, их силу. И теперь никакой океан меня не страшит. Так что не то «пламя» вы раздуваете, герцогиня, не то! Кстати, – взяла она Маргрет под руку, чтобы отвести в сторонку. – Твой возлюбленный вряд ли окажется на одном судне с тобой. А матросам доверять нельзя. Как говаривал мой батюшка, – чтоб ему легко виселось на рее, – относительно женщин на всех кораблях действует закон пиратов: «Или всем, или никому!». И учти, что мужчины хвастливы. Ослабнешь перед одним, остальные нападут и растерзают. И даже твой свирепый адмирал не спасет тебя, ибо его тоже… растерзают.