Смотрю на играющих в мяч мальчишек. Самый высокий, Дату, тоже уезжает на Корон, и я спрашиваю себя, не поговорить ли с ним, но он, перехватив мой взгляд, высовывает язык. Ну и ладно, мне и одной хорошо.

Первым делом засыпаю костер – ветер сильный, и искры могут долететь до леса. Потом притворяюсь, что море кислотное, и чтобы оно не добралось до нас, надо выкопать канаву. Копаю как можно быстрее, обеими руками, но под верхним, рыхлым и мягким слоем обнаруживается нижний, более плотный, слежавшийся и сырой. Прилив наступает, море все ближе. Нужно попросить нану передвинуться повыше, чтобы вода не тронула ее, но я знаю, что она только скажет мне перестать дурачиться. Это же просто игра.

Ничего не могу поделать – вода уже лижет ее ноги. Подошвы у нее потеряли чувствительность – у нее болезнь проявляется еще и в этом, – поэтому я сажусь рядом и смотрю на море. С берега кажется, что света в нем больше, чем дает солнце, как будто под поверхностью есть второе солнце или зеркало, отчего сияет весь океан. Он такой яркий, что смотреть почти невозможно, и я щурюсь, заметив что-то далеко в море.

Скала? Тени, отбрасываемые волнами? Нет, у меня на глазах оно приближается, растет и вскоре приближается настолько, что Бондок мог бы добросить до него камень. Уже слышны голоса, и ветер приносит запах тел. Мальчишки забирают мяч и идут в город.

Я уже видела корабли, но никогда не видела настолько большого. И никогда не видела на корабле так много людей. Осадка у него низкая, и в сиянии моря кажется, что люди ходят по воде. Он прямоугольный и сделан из сбитых вместе досок. Свежий лак поблескивает в солнечном свете. Похоже, строили его в большой спешке, как и новые городские дома.

И люди, когда я смотрю на них, тоже как будто незавершенные. Я, конечно, и раньше видела приезжающих на остров Тронутых, но обычно по одному за раз. Их привозили молчаливые мужчины на маленьких лодках. Сейчас их много, и у некоторых нет конечностей или носов. Один мужчина выглядит так, словно за спиной у него ребенок-переросток в перепачканной одежде, но, когда он поворачивается, я вижу не ребенка, но старуху. По форме привязанного к спине мужчины тела понятно, что у нее нет ног. У Роситы тоже нет ног, но ее возят в кресле-каталке с накидкой, а не носят на спине, как ребенка. По-моему, это неправильно.

Корабль уже близко, и он такой длинный, что у деревянного пирса помещается только передняя часть. Пассажиров на нем, наверно, больше сотни. Вроде бы не очень много – на службу в церковь иногда приходит больше, – но столько Тронутых в одном месте я никогда еще не видела. Среди этой сотни нет ни одного человека без явных, заметных признаков. Как сказал мистер Замора, все они, должно быть, прибыли из разных мест. Что они чувствуют, согнанные вместе, чужие друг другу, объединенные одной лишь чертой, тем, что важно для правительства и людей вроде мистера Заморы?

– Ну же, девочка! Иди и помоги нам пришвартоваться! – У мужчины, управляющего кораблем, видны открытые язвы на руках. Доктор Томас говорил, что такие люди заразны, и подходить к ним близко нельзя, но я не хочу показаться грубой.

В тесной толпе прижатая к борту девочка примерно моего возраста смотрит на меня. Нос у нее провалился, глаза блестят от страха, как у посаженного в клетку кролика, но она внимательно наблюдает за мной, и мне хочется, чтобы ее первое впечатление о Кулионе было хорошим. Я оглядываюсь – нана все еще спит, не чувствуя неприятного запаха немытых тел, не слыша голосов, звучащих на незнакомых диалектах – и иду к пирсу.

С корабля швыряют канат. Я ловлю тяжелый вонючий конец и обматываю вокруг столба, как учил Капуно. Получается не очень хорошо, но на двойной узел нет времени – вонь становится невыносимой. Я отступаю от воды, а капитан бросает с борта на пирс деревянные сходни.