«Если ты хочешь скрыть свою женственность, у тебя это отлично получается, милочка», – едко подумала Раис.

– Впервые на Сардинии, – ответила Кроче, глядя на одежду Мары, которая, по ее мнению, была слишком элегантной для полицейского. «В такой одежде она либо хочет привлечь к себе внимание, либо заставить тебя чувствовать себя неполноценной. В любом случае, дорогая, ты начинаешь не с той ноты, – подумала Ева. – И если ты продолжишь так смотреть на меня, это плохо кончится».

– Ну, могло быть и хуже, не так ли? – сказала Мара, прежде чем сделать еще один глоток пива.

– Я не знаю. Это ты мне должна сказать.

– Знаешь что? Не хочу портить тебе сюрприз, – парировала Раис с задумчивой улыбкой.

Ева почувствовала плохо скрываемую ненависть: казалось, женщину из Кальяри заставили принять ее. Она надеялась, что это было просто пресловутое инстинктивное недоверие сардинцев к «жителям континента».

– Сначала я приняла тебя за туриста. У тебя не типичные итальянские черты, – сказала Раис, наблюдая за цветом кожи своей коллеги, лазурными глазами, россыпью веснушек на лице с тонкими, почти эльфийскими чертами. Одного взгляда на волосы цвета воронова крыла было достаточно, чтобы Мара сделала вывод, что миланка недавно покрасила волосы. Кустарная работа, краска из супермаркета, дешевка. По очень светлому цвету тонких бровей она сделала вывод, что изначально Ева была блондинкой или даже рыжей.

– Моя мать ирландка. Я многое у нее взяла, – отрезала Ева.

Мара Раис удивленно выгнула бровь.

– Ирландка в Милане… Звучит как название фильма.

– Так ты моя напарница? – спросила Кроче, резко меняя тему, словно ей не нравилось говорить о себе.

– Точно. Ты уже хочешь пожаловаться на меня? Это будет не в первый раз.

– Пока что ты под наблюдением, – подстрекнула Ева. – Я никогда не работала в паре с женщиной.

– И я. И, честно говоря, не то чтобы в восторге от этого.

– Ты знаешь, а по тебе не скажешь, – пошутила Кроче. – Выглядишь такой счастливой…

Раис растянула губы в улыбке, на этот раз искренней.

– Сколько ты уже работаешь в отделе нераскрытых преступлений? – спросила миланка.

– Меня только что перевели. Я еще не приступала. Начнем вместе.

– Не знаю, как здесь, но отдел нераскрытых преступлений в Милане – это лимб, куда отправляют любого, кто навалил дерьма. Словом, место для неудачников.

– Здесь то же самое, с той разницей, что это новый участок, и нам с тобой придется разгребать всю работу и нераскрытые дела не только в Кальяри, но и по всему острову, потому что наше управление впереди планеты всей, – сказала Мара.

– Шутишь?

– Нет, я очень серьезно. Это значит, что куда бы мы ни пошли, нас будут ненавидеть, как две занозы в заднице, и если мы сделаем что-то не так, то появятся два козла отпущения, которых принесут в жертву. Как ты понимаешь, козлы – это мы с тобой. Засада по всем фронтам… Ты куришь?

– Нет.

– Я тоже. Это хорошо – от меня не будет пахнуть куревом, и моя дочь не скажет, что я снова дымлю… Слушай, ты собираешься нормально работать или будешь брать больничные, пока тебя снова не переведут? – спросила Раис резко, и вопрос этот граничил с личным оскорблением.

Ева еле сдержалась, чтобы не вылить на нее пиво.

– Я не такой человек, Раис. Я просто хочу делать свою работу, – примирительно выдавила он.

– Будем надеяться, что нам дадут такую возможность.

– Почему?

– Скажем так, обстановочка так себе. И я попала в отдел совсем не за заслуги на поле боя.

Поднялся прохладный ветерок, принесший шум моря к побережью и заставивший мягко шелестеть пальмы на набережной. В воздухе запахло вечером.

– Если вдруг тебе интересно, это сирокко. Он дует с моря в сторону побережья и летом приносит нам африканскую жару, раскаляя город, – сказала Мара. – В буквальном смысле – потому что он разжигает летние пожары и сводит людей с ума.