Тварь последняя, которая вышла замуж за Пирса, едва решила, что я мертв. Сука! Но она моя. Когда-нибудь я все же вышибу ей мозги. Доведет, и я убью её, а потом что? А потом себя бензином и зажигалкой щелкнуть… чтоб так, как они все. Чтоб до конца и по-честному. Они давно меня к себе зовут. Каждую гребаную бессонную ночь тянут ко мне обгоревшие, скрюченные пальцы. Только она и держала здесь. Любовь её, в которую я верил и не умирал.

Я сел по другую сторону решетки на пол и бутылку рядом поставил, достал сигарету, сунул в рот. Ей не предложил – перетопчется.

– Сколько? – спросил глухо, чиркая спичкой в полумраке и поднося огонек к сигарете.

– Нисколько.

– Что ж так? Доброволец, да?

– Не льсти мне.

– Подороже продала меня? Не продешевила?

– Не продешевила. Не волнуйся.

Я ухмыльнулся и с горла бутылки спирта хлебнул. Алкоголь даже не шибанул по мозгам. Только горло обжег и сознание чуть подтуманил, но не настолько, чтоб каждое ее слово мне вены не вскрывало.

– Значит накосячила, а, Гадюка? Кого?

– Кандидата в сенаторы.

Откинулся назад, облокотившись о бетонную стену. Говори, девочка. Режь меня. Давай. Когда болит, я живым себя чувствую.

– Как попала туда? Кто вербанул? Джен?

– Сама к нему пришла…

– Кто бы сомневался. В тебе всегда это было…тьма.

Пошевелилась, и я понял, что ползет ко мне.

– На месте сиди, иначе колени прострелю.

Шорох стих, и я переложил ствол к себе на ноги, еще спирта глотнул. Значит, думает и правда прострелю. Дура. Не понимает, что другая на ее месте уже давно бы здесь в кусок мяса превратилась с отбитыми внутренностями, вышибленными зубами и оттраханная во все дыры моими ребятами.

– Карту ты Фраю слила?

– Нет. Я не успела.

– Будешь мне и дальше лгать или все же обойдемся без ненужных физических страданий? А, может, за эти годы боль начала тебя вставлять?

– Я не боюсь боли, Мадан. Давно не боюсь.

Я нервно засмеялся, сильно затягиваясь сигаретой.

– А чего ж ты тогда боишься, Бабочка?

– Уже ничего. Я все потеряла. Чего мне бояться? Смерти?

– Например, да! Смерти! Если так на свободу хотела, значит, и жить хочешь. Есть для чего жить, Найса? Или ради себя любимой?

– Уж точно не ради тебя!

Ударила сука. Как всегда, в самое сердце. Она умела наносить точечные. Метко в цель. Иглы под ногти вгонять.

– А я ради тебя жил, – продолжая улыбаться, пепел на пол сбил, – веришь? Все эти годы думал, что не хочу сдохнуть, не увидев твоего лица перед смертью.

– Как ты его увидеть хотел? Во сне, Мадан? Ты меня на казнь отправил или забыл?

– Ну как же забыть? Прекрасно помню. Как и то, чего мне стоило, чтоб тебе удалось сбежать в последнюю минуту.

Повернул голову, наблюдая за ней боковым зрением. Сидит, не дергается, тоже на меня смотрит. И стук равномерный доносится. Тонкий и дробный. Начинаю понимать, что это Найса зубами стучит. А в подвале духота невыносимая – по мне пот градом катится.

– Не лги мне, – голос дрогнул, а я медленно выдохнул.

– Зачем мне лгать тебе? Это не я у тебя за решеткой сижу, а ты у меня. Не хочешь знать, сколько твоя жизнь стоила?

Молчит тварь, а меня накрывает ядом и ненавистью. Воспоминаниями накрывает, и взвыть хочется, кататься опять по полу и выть.

– Спроси, сука! Давай! Тебе разве не интересно, сколько стоила твоя гребаная, продажная шкура?!

– Сколько?! Удиви меня, Мадан.

Быстро взяла себя в руки. Теперь я знал почему – её этому учили. И не только этому. По идее, боец Джена мог нас всех здесь уложить сам. Но она до сих пор этого не сделала. Либо приказ иной получила, либо…Нет! Вот в это я уже не поверю. Хватит. Достаточно шансов ей давал. Только пусть знает, какой ценой она сейчас стоит здесь передо мной.