Я ведь и сам много думал об этом – почему я все время один и почему мне лучше в одиночестве? Значит, я просто боюсь этой беззащитности? Боюсь, что кто-нибудь…

Придется дописать потом. Явились соседи по комнате. Они – хорошие ребята, только любят радио громко включать. Кстати, один из них только что со смехом хлопнул меня по спине: «Здорово, писатель!» Неприятное приветствие.

Не брался за дневник три дня и даже соскучился по нему. Но писать было некогда. Да и неудобно: в нашей комнате слишком людно и шумно. Мои соседи-старшекурсники – компанейские парни, поэтому комната – настоящий проходной двор. Пришлось смыться на черную лестницу. Пишу здесь, сидя на ступеньках. Сильно жжет плечи и спину. Это оттого, что я сегодня обгорел. Да-да, обгорел на солнце! Боже, какой сегодня был день! Лучший в моей жизни! Но – обо всем по порядку. Только бы ничего не упустить!..

Позавчера мы встретились с Миленой, как и договорились, возле Толстого. Перед этим я часа два носился по магазинам – искал зефир. Обегал, наверное, с десяток гастрономов. Нашел. Стоял в очереди и психовал, потому что уже опаздывал. Но все же примчался к памятнику раньше Милены.

Она появилась в сквере, улыбаясь мне еще издали. В руке у нее был оранжевый кленовый листок.

– Смотри, – сказала она, – деревья уже чувствуют осень, их даже таким теплом не обманешь… Это что такое? Зефир?! Как здорово! – Она тут же выудила из пакета зефирину и куснула ее. – М-м, вкуснотища! Жалко, что ненастоящий.

– Как это – ненастоящий? – удивился я.

– Настоящий делают из антоновки, а это – так, взбитые белки, настоящий теперь не найти. Да ты не огорчайся, я любой зефир просто обожаю. А как ты узнал?..

В тот вечер мы увиделись лишь на несколько минут. Ей надо было перебираться в свое общежитие. И на следующий день она была занята.

– Давай встретимся в воскресенье и пойдем на пляж. Я знаю отличное местечко, – сказала она. – Грех упускать такую теплынь.

На пляж?! С ума сойти!

Все дни до воскресенья я заклинал небо, чтоб только не испортилась погода. Даже сидя в аудитории все посматривал в окно: не превратятся ли эти вроде бы безобидные облака в тучи? Прочь, прочь, облака! Прочь, осень!

Наверное, из меня получился бы неплохой шаман – когда в воскресенье я вышел на улицу, увидел над крышами почти безукоризненную синеву, лишь слегка приглушенную прозрачной дымкой, и понял, что день будет по-настоящему жарким. Оконные стекла пускали на асфальт ромбы зайчиков, а сиденья в полупустом трамвае уже были горячими, словно в полдень.

Я ждал Милену под расписанием электричек. В руках у меня была купленная здесь же, возле вокзала, увесистая дыня – серебристая и продолговатая, как артиллерийский снаряд. Люди тащили мимо тюки и узлы. Какой-то потный толстяк, кажется, полупьяный, подкатился ко мне и торжественно сообщил:

– А вы знаете, что сегодня за день? Не знаете?! Сегодня уже превышена рекордная температура за сто двадцать лет наблюдений! Что творится-то, а! – И гордо удалился, распираемый этой новостью, как будто сам он эту температуру и превысил.

Я высматривал Милену и гадал: на сколько она опоздает сегодня? Она почти не опоздала – какие-то двадцать минут – и, появившись откуда-то сзади, потащила меня в толпу:

– Давай скорей, электричка отправляется!

– А билеты?

– Не успеем. Да тут и ехать-то всего ничего.

Она была одета в короткие, чуть ниже колен, брючки и клетчатую рубашку, а в руке держала холщовую сумку. Проталкиваясь следом за ней по платформе, я старался не отстать, но ориентиром все же выбрал не яркую красно-белую рубашку, а загорелые ноги Милены, на которых при каждом шаге напрягались маленькие, крепкие мышцы. Дыню я нес, прижимая к груди, и она превратилась из снаряда в смирного младенца.