– Этому балбесу? Да ни в жизнь! Я после этого себя уважать не стану.

Что я тут мог ему ответить?

– Ну, тогда не ставить.

– А директор? – сделал страшные глаза Сомов.

Надо же, хочет и принципы соблюсти и не усложнять себе жизни! Дилемма! Только это не то место, где решают такие глобальные вещи. В конце концов, тут же не Давос!

Я повернулся на другую сторону, где скучала Женечка, некрасивая возраста Лёньки молодая женщина. Коротко остриженная и толстая, наряженная в брючный розовый костюм и затянутая поясом с блестящей бляшкой, она внимательно слушала попсовую песню, звучащую из колонок возле аппаратуры звукорежиссёра, лысеющего угрюмого мужика с обвислыми усами. Заунывная песня располагала к тому, чтобы у неё, с истерзанной душой Сони Мармеладовой, была возможность в сотый раз презирать примитивных мужчин за то, что, они, увиливая за вертихвостками, до сих пор не желают замечать её, обладательницу такого щедрого душевного богатства.

– Женечка, а почему вы не закусываете? – мягко обратился я к ней.

– Ах, оставьте этот сочувствующий тон. Лучше дайте мне прикурить.

Когда она вынула дамскую сигарету и манерно поднесла её к губам, я зажёг зажигалку. Прикурив, Женечка выпустила длинную струю дыма.

Татьяна Ивановна, дама лет сорока пяти, чувствуя себя весьма уверенно в своём новом стильном голубом платье с глубоким вырезом, в ложбинке грудей котором блестел овен, знак её зодиака, и с причёской «аля Горгона», недовольно заметила ей с другой стороны стола:

– Милочка моя, женщина не должна курить. Это аморально во всех смыслах. Говорю вам как своя. Другие вам вместо этого скажут какую-нибудь пошлость .

– Ах, оставьте, – пролепетала Женечка. – Может, я хочу умереть.

– Эх, не грусти, ягодка, – засмеялся плешивый Игнатич и громко шмыгнул носом. – Найдём мы тебе жениха.

– Ах, оставьте, – Женечка аккуратно притушила недокуренную сигарету о пепельницу в виде лаптя. – Никто мне не нужен. Ибо не те сейчас пошли мужчины. Не той генерацией. Кругом одно убожество, вырождение.

Мы с Лёнькой переглянулись, почувствовав укор совести.

– А вот и горяченькое несут, – потёр руки Игнатич, не придавший абсолютно никакого значения словам Женечки. – Первая перемена блюд.

Прыщастая и очень худая девушка в белом батнике и серой юбке оригинального фасона, где сзади помещался пикантный бантик, а спереди ряд больших, обтянутых тканью пуговиц, уже раскладывала с подноса фасолевый суп. Но «благородные» напитки не появлялись. На столе по-прежнему стояли несколько бутылок водок марки «Обломов». Две пустые бутылки находились уже под столом. Из динамиков зазвучал какой-то российский хит девяностых. Когда был съеден суп, на середину зала вышел высокий курчавый парень в жёлтой блестящей рубахе и под минусовку запел весёлую и беззаботную песню об экзотической стране, экзотическом море, экзотической любви. От слов куплета «От поцелуя шоколадки Меня трясло, как в лихорадке», сильная половина нашей компании ринулась в опасные мужские фантазии, ибо Сцилла и Харибда серой обыденности в любой момент могла напомнить о себе в виде жён с небезопасной для черепа шваброй в руке. Все мы, исключая Татьяну Иванову, глубокомысленно задымили. Курили в основном американские сигареты, лишь патриот Игнатич смолил «Приму». Над нашим столиком стоял вьющийся густой дым. Жизнь представлялась такой же туманной и унылой, как туман над гиблым болотом. Историчка морщила нос, но ничего поделать не могла, ибо находилась в меньшинстве. Она уже покаялась, что пришла в это злачное заведение, но уходить сразу было неудобно.

После песни кучерявого парня начались танцы. Люди вставали с полными животами и, рискуя получить заворот кишок, неистово отдавались призывным страстям дико ревущей из динамиков музыки. Дембель-погранец, громко бахвалившийся перед дружками о своих подвигах на казахской границе, решил размяться. Друганы поддержали его почин. Терпсихора живо завладела слабыми на соблазны человеческими сердцами. Через минуту уже отплясывала половина посетителей «Туниса».