Зябко поведя плечами, Анна достала куртку, надела её и, подхватив объёмистую сумку, решительно зашагала по тропинке.

– Де-вуш-ка, вам не туда, – чуть игриво, с улыбкой окликнул её подошедший к самолету молодой парень в авиационной форме. – В посёлок надо направо.

– А мне налево, – чуть улыбнулась и она в ответ. – Мне к Зарубину.

– А-а, к Робинзону, извиняюсь, Петровичу… Тогда правильно курс взяли. А вы кем ему приходитесь?

– Бабушкой.

– А не боитесь, бабуля, заплутать в темноте и неизвестной местности? – В глазах парня вспыхнули весёлые огоньки. – Если бы не дежурство, я бы мог вас проводить…

– Спасибо, сама доберусь. Я уже тут бывала.

– Тогда ой… – Парень с сожалением развел руками, провожая взглядом стройную фигурку.

Хотя, если честно, шагать пару километров одной, на ночь глядя, по не слишком-то наезженной безлюдной дороге – удовольствие небольшое. Анна в глубине души была бы не прочь заполучить в попутчики этого авиатора. Да и сумку, глядишь бы, поднёс – тяжеленная – мама от души постаралась нагрузить московскими продуктами и обновками для деда… А впрочем, за годы студенчества Анна привыкла к самостоятельности, обойдётся и на этот раз.

И всё-таки странный у них дед. Ведь и не скажешь, что по характеру бирюк, а вот поселился на отшибе ещё во время войны, совсем молодым парнем – и как отрезал. Не хочу, мол, со всеми вместе, в этой толкотне жить! А какая толкотня в их маленьком полусонном Колымске?! Его бы в Москву вывезти, вот там бы он увидел, что такое толкотня. Только никогда дед туда не соберётся: сотни раз уже мать и писала, и сама приезжала, звала – бесполезно, никакими клещами его с колымской заимки не выдрать. В конце концов они все с этим смирились: пусть доживает как хочет…

Вот и ходит в отшельниках. Поселковые и кличку ему соответствующую приклеили – Робинзон – только что довелось услышать. Но у Робинзона хоть Пятница был, а дед, как похоронил жену на третьем году жизни, так и бобылюет до сих пор. Бабушку Лукерью даже мать не помнит. Говорят, она от сердечного приступа умерла, а дед, видно, сильно её любил, даже схоронил не на общем кладбище, а на бугорке рядом со своей избушкой. И дня не бывало, чтобы могилку не проведывал. Подойдёт и что-то шепчет потихоньку, головой кивает…

Ну, это тогда, десять лет назад. А сейчас сдал, наверное. В последних письмах писал, что болеет часто, особенно поясница донимает. Собственно, это и стало главной причиной поездки Анны. Нет, конечно, ей очень хотелось повидать родного деду Пашу, выбраться к которому все последние годы не позволяли то учеба, то практика, то стройотряды, но нынешние короткие и печальные весточки его заставили махнуть рукой на все обстоятельства и планы. К тому же теперь позади и училище, и мединститут, и ординатура. И кому, как не ей, свежеиспечённому доктору, поехать к старику и разобраться с его хворями. По дедовским жалобам она загодя целую аптечку подобрала – и травы, и таблетки импортные дефицитные, и мази. И не только шприц, но даже скальпель и иглы зачем-то уложила в коробку, позже уже посмеявшись над собой: хирург есть хирург…

За мыслями об этом и воспоминаниями детских весёлых наездов в далёкие колымские края было не столь неуютно шагать по тёмной, сжатой с боков деревьями, дороге. «Вот обрадуется-то старый такому сюрпризу, – предвкушала она момент встречи. – Ждёт-то он после пятнадцатого, а я десятого нагряну! Так и писал в письме, мол, голубика к тому времени поспеет, варенья наваришь да увезёшь, чтоб не впустую в даль такую лететь-то… Варенье из здешней голубички – это, конечно, неплохо, но не в нём главное, да и все дела будто специально так сложились, что подтолкнули вылететь раньше».