КОГДА Я РОСЛА, ВСЕ МОИ ПОДРУЖКИ С УМА СХОДИЛИ ОТ КОРИ ХЭЙМА И ДЖЕЙСОНА ПАТРИКА. Они завешивали стены постерами и молились на них. Я шла не в ногу с трендами. Мою комнату украшали развороты из журналов мод. На дворе стоял 1988 год, и Vogue только что сменил главного редактора. Пост заняла британская дама по имени Анна Винтур. Всем было очевидно, что с ее появлением многое изменится. Годами на обложке журнала красовались обрезанные фото. И что же появилось на первой обложке Винтур? Огромный снимок израильской модели Микаэлы Берку, одетой в топ от Christian Lacroix и – барабанная дробь! – джинсы от Guess.

Обложка оказалась настоящим прорывом. Анна позволила читателю разглядеть модель получше и скомбинировала высокую моду со средним ценовым сегментом. В то время подобное было неслыханной дерзостью. За этой революцией стояла еще одна женщина, француженка Карлин Серф де Дадзили. Она работала ведущим модным редактором. Именно ее своеобразный вкус, любовь к разноцветным аксессуарам и нетипичным решениям вдохновили меня на украшение стен комнаты. Та самая обложка висела на почетном месте несколько месяцев.

В моем представлении мода всегда была слегка преувеличенным отражением жизни. Меня тянуло погрузиться в этот мир с головой, пускай и через глянцевые журналы. Я долгие часы сидела на кровати, делала домашку и пялилась на свои модные стены. Странно, но я никогда не задумывалась о том, как создается журнал. Я считала этот процесс магическим. Вот его придумали, вот он попал в киоски, а вот он уже у меня. Я не думала делать карьеру в модном бизнесе, потому что ничего в нем не понимала и рядом со мной не было наставника.

Мне всегда давались естественные науки, а мой отец был знаменитым стоматологом. Очевидно, что я решила стать врачом. Каким именно? Ну конечно! Я умела работать руками и обожала искусство, поэтому выбрала пластическую хирургию. На мой взгляд, она объединяла эстетику и науку.

В старшей школе я начала подрабатывать ассистентом у хирурга. Его офис напоминал фильм «Плезантвиль». Отбеленный до блеска дом был окружен кипенно-белым забором, а внутри все время что-то происходило. Но, впрочем, было довольно скучно.

Я имела право сидеть в операционной и наблюдать за процедурами. Мне ужасно нравилось, что мой начальник помогает людям ощутить себя красивыми. (А еще я обожала рассматривать результаты круговой подтяжки на очередной маминой подруге! Ха-ха!) Мне даже в голову не приходило, что я могу пойти по другому пути. Моя работа и мои оценки открыли двери в Университет Мэриленда, к тому же я получила полную четырехгодичную стипендию имени Фрэнсиса Скотта Ки. Родители были вне себя от радости: их дочь устроилась в жизни, да еще бесплатно! Понятное дело, что все договоры они подписали секунды за две с половиной.

Я выбрала специализацию по нейробиологии и физиологии, поэтому четыре дня в неделю в восемь утра я уже делала лабораторные работы, жуя ириски, чтобы не отключиться. (На тот момент я не пила кофе.) На третьем курсе я сдала великие и ужасные экзамены на медпригодность – и очутилась на полуторамесячной стажировке в больнице на Лонг-Айленде. Я была на седьмом небе от счастья и полагала, что новый опыт окажется бесценным.

Тем летом мой будильник звонил в шесть утра. Наряжаться не было нужды: больничный халат скрывал одежду. Во время хирургических обходов мне приходилось переодеваться в специальный костюм, надевать сетку для волос и маску для лица. В половине восьмого утра студентам давали план на день. Наша программа была максимально приближена к реальности. От нас требовалось прочувствовать, что это такое – работать врачом.