Над площадью возвышается памятник Ленину. Тоже бетонный, с облезшей местами побелкой, но сама фигура мифического для Ильи и Вали вождя до сих пор поднимала настроение. Руки в карманах, ноги широко расставлены, на лице удовлетворение, какое бывает у людей, завершивших трудное дело.

За памятником здание бывшего райкома, а теперь администрации Кобальтогорска. Трехэтажное, широченное, с высоким загнутым вверх козырьком, который поддерживают четыре колонны. Правда, в холодное время года используется всего несколько кабинетов – те, где установлены печи.

Уютный и образцовый Кобальтогорск гибнул постепенно, «в несколько очередей», как грустно шутили старшие, которых молодежь в шутку с примесью презрения называла «пожилками»… Первая очередь – когда остановился комбинат, вторая – когда комбинат растащили до такого состояния, что легче стало возвести новый, чем восстанавливать этот. Третья очередь – когда из поселка городского типа его разжаловали в село.

А четыре года назад, зимой, случилась авария на ТЭЦ – «смертельный удар».

Илья часто вспоминал ту аварию и ежился от ужаса. Просил кого-то – Бога, высшие силы, – чтобы пережитое ими тогда осталось самым страшным событием.

В мае на ТЭЦ – мощной, построенной когда-то для комбината и будущего города – прекратили подачу электричества из-за долгов. Остановился подвоз угля. Закрутился на малых оборотах процесс ликвидации «Кобальтогорсктепла», не имеющего средств на погашение долгов… Судебные разбирательства, подписки о невыезде разных начальников и бизнесменов…

В принципе, ТЭЦ могла бы обеспечивать себя электричеством сама – она была оборудована турбиной. Но турбина давно рассыпалась от старости, а запасную разграбили, «разгрызли».

Люди, давно привыкшие к разным неудобствам, терпеливо ждали. В больнице, столовых воду грели на плитах; вместо ванны мылись у обладающих банями знакомых…

Электричество дали только перед самыми морозами – в октябре. Началась судорожная подготовка ТЭЦ к отопительному сезону. Из пяти котлов давно использовали два – один был основным, другой резервным, остальные безнадежно сломаны.

Почти сразу после пуска накрылся основной котел, а перед самым Новым годом случился пожар на «мельнице» – там, где крошат уголь, – погубивший и резервный.

Жителей призвали не паниковать, запретили сливать воду из батарей. А мороз давил за сорок… Через семь часов, когда удалось запустить основной котел, трубы теплотрассы стали взрываться, и в небо красиво и страшно взлетали плотные, ослепительно белые струи кипятка. Поселок посыпало рукотворным снегом.

Когда батареи стали холодными, люди, конечно, включили обогреватели, электроплиты. Не выдержала подстанция.

Тьма с редкими огоньками фонариков и свечей, столбы пара, словно в какой-нибудь долине гейзеров, и тяжкий мороз, от которого больно глазам… Но в тот момент Илье не было страшно. Понимал, что и он сам, и родные, да и все три тысячи жителей их поселка в смертельной опасности. Но чувство какого-то восторга все равно было сильнее…

Дизельное отопление и печки имелись в считаных домах. Туда и в редкие бани сразу набилось людей под завязку. Стояли плотно, один к другому, трудно вгоняли в грудь выдышанный воздух…

У Погудиных была маленькая железная печка в гараже. В морозы, если возникала нужда куда-нибудь ехать, папа подтапливал ее, оживлял теплом старенькую «шестерку». Сейчас печка стала спасением.

– Давай кочегарь, – велел папа Илье, а сам побежал за бабой Олей, которая жила в четырехэтажке…

Собрались, уселись полукругом. Молчали, слушали вой сирен на улице, какие-то хлопки, треск, скрежет… Бока печки были бордовыми, но она не могла прогреть гараж-сараюшку: лицу было жарко, а спину щипал мертвыми пальцами холод… Илья косился на бабушку, та смотрела на печку сурово и твердо. Казалось, может так твердо смотреть до конца, пока не застынет. Да и потом этот взгляд наверняка сохранится.