В высшей степени неосторожно поступил неведомый мне кладоносец, теперь-то я это отлично понимаю. Кровь – одна из вещей, которая в ночном мире всегда имеет значение.

– А звали его… – клад выдержал паузу. – Антуан Жан Огюст Анри Дюронель! Вот как! Я все запомнил!

Ясно. Конкретно это имя мне ничего не говорило, тем более что я вообще никогда особо не интересовался наполеоновскими войнами, а речь, несомненно, шла именно о том времени. Нет, имена основных маршалов Наполеона я, разумеется, еще с институтской поры помнил: Мюрат, Бертье, Бессьер и так далее. Но этого… Впрочем, вру, что-то такое в памяти заворошилось. Не его ли Наполеон начальником московского гарнизона назначил? Тогда неудивительно, что товарищ хорошо прибарахлился. Уж этот-то наверняка не по захолустным замоскворецким домам шарился, как прочие доблестные вояки непобедимой французской армии, он, поди, дворянские городские усадьбы на гоп-стоп ставил, те, что близ Кремля стояли. Вон, аграф в разговоре был помянут, это тебе не подсвечник и не средней паршивости шубейка из кролика.

– А наследуешь ему ты, Хранитель, – тараторил тем временем клад. – Ведь он за мной так и не вернулся. Так что отдаюсь в твои руки, бери и владей. Только выкопай меня скорее!

Вот тоже интересно. Его хозяин – француз. Закапывал тоже француз. Драгоценности, по сути, национальности вообще не имеют, что подтверждает мой приобретенный опыт. Неважно, в какой стране она сработана, важно, где обитает в данный момент.

Чего ж этот трепач тогда со мной по-русски говорит?

– Ну же! – проныл клад. – Очень на волю хочу! Пожа-а-а-а-а-алуйста!

И вот что мне с ним делать? Оставить? Не ровен час, этот балабол обиду на меня затаит, клады все такие, даже если внешне выглядят покладистыми и безобидными. Да и когда я еще сюда вернусь? Ну а если выкопаю, что после с ним делать? В машину Марфы грузить со словами «тут подвернулось по дороге сокровище времен двенадцатого года, прихватил вот»? Ничего глупее представить невозможно.

– Хранитель, если не дашь мне свободу, начну людей губить! – пообещал клад, а в светлом сиянии, неярко бившем из-под земли, появились легкие багровые нотки. – Тут много кто шастает, и по грибы, и по нужде любовной, так я изводить их стану!

Ну, а я что говорил? Вот ведь, все-таки придется его выкапывать, хоть и неохота. Не дай бог кого и вправду погубит. Мне новых грехов на совести не надо, там старых хватает.

– Слушай, а ты тут, в этом леске, один такой, или еще кто обитает из кладов? – работая лопатой, поинтересовался я. – Или у вас не принято общаться друг с другом?

– Не принято, – подтвердил клад. – Да и как? У нас ног нет, друг к дружке в гости не сходишь. Каждому свое место и срок отведены, как положили, так и лежи, жди урочного часа.

– Резонно. – Я вытер пот, выступивший на лбу. Ох, не просифонило бы меня по ночному холодку.

– Но я все равно все про всех знаю – протараторил клад, как видно, испугавшись того, что на этом разговор и закончится. Он вообще оказался изрядным болтуном, сразу видно, что в каком-то смысле француз. – В этом лесу еще двое таких, как я. Ну, не совсем как я… Точнее, совсем не как я. Мы разные тут собрались. Я веселый и добрый, со мной хорошо. А вот на южной опушке лежит старый клад, он мрачный и злой, ты к нему лучше не суйся. Его зарыли давным-давно, он всех человеков ненавидит. Двоих недавно в болото завел, есть тут такое в середине леса. Маленькое, но вязкое и глубокое. Золотым блеском этих дурачков заманил и утопил. Ему даже местный владыка не указ, плевать он на него хотел, вот как!

Над нами ухнул филин, тихонько зашуршали кусты, а следом за тем послышались легкие, почти невесомые шаги.