– Ешь. Вкусно же.

Она неуверенно размешивает ложечкой чай, но потом все же решается и делает глоток.

– Спасибо, что пришла, – на кухне появляется Антонина Валерьевна, мать Виты.

Я помню ее молодой, цветущей женщиной с теплой улыбкой, отражающейся в глазах. А теперь вижу перед собой ссутуленную худую женщину с пучком седых волос на макушке и потухшим взглядом. Черный платок на голове и такого же цвета платье делает ее еще бледнее, сильнее подчеркивает худобу.

Если бы ни внучка, маленький спасительный огонек, озорная девчонка с глазами цвета тумана, женщина уже обезумела бы от горя. Она так любила Виту, просто души в ней не чаяла…

Мне хочется поговорить с ней, хоть как-то успокоить, но эти несчастные глаза, эта тихая скорбь в каждом движении… Они воздвигают какой-то невидимый барьер, дают молчаливую команду «стоп» при любой попытке сломать преграду. Нельзя. Не надо. Еще слишком больно. Пока не время.

Я не нахожу, что ответить. Просто киваю. Женщина опускается на соседний стул и с любовью смотрит на внучку. А я вдруг слышу над самым ухом:

– Можно тебя на минутку?

Голос Роберта вызывает мурашки на коже. Встаю на автомате, подхожу к нему, уверенная, что смогу совладать с эмоциями. Главное, не смотреть в глаза, а то не выдержу!

Мысленно твержу это все время, пока идем в коридор. Останавливаемся у входной двери и сердце подпрыгивает, когда прижимает к стене и взглядом просвечивает так, будто сейчас будет проверять меня на детекторе лжи.

– А теперь давай начистоту: зачем пришла?

Не вопрос – требование. Глаза будто говорят: ответь, иначе вытрясу всю правду.

– Вита попросила, – и не думаю лгать, отвечаю, едва он успевает договорить. Чтобы не встречаться с ним взглядом, смотрю на ямочку на его подбородке. Раньше так любила целовать, проводить по ней пальцами…

– В смысле – попросила? Когда?

Со вздохом вытаскиваю из кармана сложенный вдвое лист и молча ему протягиваю. Перевожу взгляд на морщинку, прорезавшуюся между его бровями, потом – на темные пряди. Чудом удерживаю себя от желания смахнуть их со лба. Ну что за наваждение!

– Все? – убедившись, что Роберт прочел письмо до конца, я бесцеремонно выхватываю лист из его рук.

– Странно, что она попросила позаботиться о Кате именно тебя.

– Угу.

– А обо мне ничего не написала.

– Ну как же, написала. Что ты отец.

– Но выстроила текст так, будто я готов отказаться от собственной дочери!

– Наверное, не была в тебе уверена, – пожимаю я плечами и чувствую, что его задели эти слова. Решаю не останавливаться: – Знала, что можешь предать.

Роберт со злостью ударяет кулаком в стену, и я испуганно зажмуриваюсь. Кажется, я уже и забыла, каким он может быть злым. Лучше с огнем не шутить…

– Я не хотела здесь появляться. Если бы знала, что встречу тебя, то…

– Не пришла бы, знаю, – заканчивает он за меня и берет за подбородок. Вынуждает посмотреть в глаза. И мне приходится. Приходится смотреть, затаив дыхание.

Холодное спокойствие. Все в порядке. Он – уже пройденный этап. Чужой, незнакомый мужчина. Облегченно выдыхаю, удивляясь выдержке. Повторяю: незнакомый, чужой, не мой…

– А волосы перекрасила, – задумчиво произносит он, пропуская локон между пальцами. Берет за запястье, взглядом находит едва заметный шрам. Проводит по нему пальцами, вызывая в теле предательскую дрожь. – Уехала за тридевять земель, так, что и не найти.

– Захотел бы – нашел, – жестко отрезаю я, отдергивая руку.

– Искал. Без толку.

Я улавливаю в его голосе тоскливые нотки. Неужели и вправду искал? Но зачем? Чтобы сказать «прости»? Одним словом все обиды не перечеркнуть. Ничего бы его «прости» не изменило.