– Кончай дурачиться, – скривился Виктор. – От твоих шуток у меня уже изжога.

– Тогда что же ты собираешься делать со всем этим стансовским зоопарком?

Ага. Прорезался-таки шпионский интерес.

– Завтра расскажу, – сказал Виктор.

– А почему не сейчас? Я сгораю от любопытства.

– Хочу посмотреть трансляцию пражского симфонического оркестра, – Виктор нетерпеливо глянул на часы. – «Прощальная симфония» Гайдна. Она начнется через семь минут.

– Запиши ее, посмотришь позже. Какая разница?

– Я предпочитаю музыку в прямой трансляции, – Виктор улыбнулся, постарался вложить в мимику максимум тепла, но получилось как всегда холодно. – Не хочешь составить мне компанию, Лина?

– Нет. Терпеть не могу визгливые альты и виолончели. Совсем без электроники, без вокала, без драйва – это не музыка. Вгоняет в тоску.

– А ты, Тутмес? Послушаешь со мной?

– Конечно, хозяин. Как прикажете. Всегда счастлив…

Вежливый поклон, сжатые ладони, пальцы дотрагиваются до гладкого, выпуклого лба.

Нет уж, не надо нам вынужденного согласия. В шестьдесят с лишним лет одиночество – не худшая форма времяпрепровождения, особенно если оно обставлено неброским комфортом и сопровождается хорошей музыкой.

Виктор вспомнил свой недавний ужин с Матвеем Микулашем, дирижером пражского симфонического. И улыбнулся – на этот раз тепло, искренне.

Микулаш – один из тех людей, которых он с удовольствием взял бы с собой в будущее. Увы, Микулаш не подходит по целым четырем параметрам (если говорить честно – по шести). В семьдесят-семьдесят пять он умрет от инфаркта, и никакие присадки его не спасут. Неисправимый мультигенный дефект метаболизма, холестерин осаждается на стенках сосудов не то что бляшками – хлопьями, как сырой снег. Что ж, найдутся другие Микулаши, не хуже. Стоит обратить внимание на Слободана Човича – дирижера из Загреба… Славяне умеют делать качественную музыку. Музыку, радующую душу.

– Пойду я, пожалуй, – сказал Виктор. – Посмотрю концерт в одиночестве, по-стариковски. А ты, Тутмес, покажи Лине экспонаты. Есть тут что показать. И расскажи ей все, что она попросит. А потом проводишь юную госпожу в ее комнату.

– Спасибо, Вик, – сказала Лина. – Иди, милый. Привет пражскому сифоническому.

Искреннее облегчение прорвалось в ее голосе.

Виктор скрипнул зубами и вышел.

Завтра. Завтра все встанет на свои места..

– Тут, – тихо произнесла девушка. – Можно, я буду звать тебя просто Тут? Тутмес – это слишком длинно.

– Ни в коем случае, – сказал Тутмес, упрямо качая головой. – Простите, госпожа, «Тут» – не моё имя. Когда-то меня звали Асэб. Потом, когда я вынужден был пробавляться заработком федаина, меня обратили в ислам и прозвали Мохаммедом. Это все в прошлом… Далеком прошлом. Не хочу вспоминать об этом. Я взял себе старое имя, госпожа Лина. Очень старое. Тутмес – имя скульптора, жившего три с половиной тысячи лет назад. Я верю, что оно спасет меня. Должен верить, что меня хоть что-то спасет.

– Ты родом из Египта?

– Я родился в Эфиопии, госпожа.

– Эфиопия – не самая богатая страна. Однако по твоей речи чувствуется хорошее образование. Ты биотехник?

– Биотехник. И экзогеолог. И программист. Всё, что вам угодно, юная госпожа. В меня втиснули столько программ, что хватило бы целому курсу выпускников университета. Я выдержал всё, госпожа. Мой мозг выдержал, не сгорел. Ни малейших признаков паранойи. Проверено, сертифицировано. Иначе бы я не был здесь.

Лина протянула руку, дотронулась пальцами до молочно-шоколадной щеки Тутмеса. Ощутила пробивающуюся щетину – волоски, сбритые утром и начинающие отрастать к вечеру.

– Это твое истинное лицо, Тутмес?