– Матильда.

Женщина неодобрительно качает головой:

– Не христианское имя?

– Нет, – успокаиваю я, – христианское, только католическое, я полька.

– Ладно, хорошо, что христианское, – миролюбиво кивает Клавдия Прохоровна. – Господь един.

Я, пользуясь её добродушием, спрашиваю, знает ли она про голубое свечение и что портрет из рамы выходит. Тут моя собеседница становится серьёзной и какой-то грустной:

– Не верь, девонька, ни в какие приведения. Мертвые в земле. А это Тонька чудит, её дружки, студенты-химики какой-то дрянью свечки мажут, и получается голубой свет. А портрет она темным покрывалом накрывает, в комнате темно и кажется, что портрета нет, а потом она его снова открывает.

– Зачем? – спрашиваю я.

– Ох, девонька, кабы все люди понимали, что они делают и зачем…

– А вы вообще верите, что призрак умершего человека может по дому ходить?

Тут моя собеседница становится совсем мрачной и говорит:

– Я верю в то, что меня на том свете черти дожидаются, много чертей.

И трижды перекрестилась: «Ох, грехи наши тяжкие…» И потом спросила:

– А ты из этих что ли, из тех, которые ерунды всякой начитаются, а потом хлебом их не корми, привидений всяких подавай?

– Нет, – отвечаю я, – просто тяжело как-то и непонятно всё.

– Эх, девонька, ты даже представить себе не можешь, как тяжело может быть человеку. Жизнь она такая. Ладно, иди спать, больше по дому не шастай, а то от Тоньки, племянницы моей дорогой, чего угодно ожидать можно. Убить не убьёт, а напугать сильно может, чёрт их подери, этих революционеров.

И Клавдия Прохоровна пошла по коридору в свою комнату. С появлением нового персонажа ясности в этой истории не прибавилось, но мне хозяйская сестра понравилась. Простая, рассудительная, хотя кто их тут разберёт, что у каждого на уме.

Следующий день был у меня выходным. И я с утра воспользовалась случаем встретиться с Александрой и обсудить своё сыскное дело. В кофейном доме Шиншеевых мы с удовольствием нарушали обет не есть сладкого в количестве больше одного пирожного и обсуждали сложившуюся ситуацию с моим зашедшим в тупик расследованием. Я рассказала о приезде сестры хозяина, и мы решали, можно ли её убрать из списка подозреваемых (пока там находились все члены семьи плюс слуги). Во время последней кражи её дома не было, и вообще она часто уезжает. Александра считала, что исключать пока нельзя никого. Хотя я думала иначе. Клавдия Прохоровна одинока, живёт на всём готовом у брата в доме, очень набожная. В момент последней кражи в доме её не было, скорей всего, вор кто-то другой.

В этот ранний час кофейный дом бывает почти пуст. И в то утро посетителей было очень мало. Столики, расположенные по периметру зала, отделяются друг от друга бамбуковыми перегородками в восточном стиле, так что посетители не видят друг друга, но слышать ближайших соседей можно. В центре зала несколько не отгороженных столиков, но в тот раз они все были свободны. Рядом с нами сначала тоже никого не было, потом раздался звук отодвигаемых кресел. Тут же к вновь пришедшим посетителям подошел официант, взял заказ и ушёл.

Мы с Александрой были заняты своим разговором и пирожными и не обращали внимания на звуки за бамбуковой перегородкой. И вдруг я услышала оттуда знакомый женский голос. Я тут же замолчала и, приложив палец к губам, дала понять Александре, что ей тоже стоит замолчать, перестать жевать и стучать ложечкой по чайной чашке. И мы обе явственно услышали: «Я больше не смогу. Поступай, как знаешь, но не заставляй меня делать это. Лучше мне умереть». Незнакомый мужской голос грубо сказал: «Пошла вон». Мы сидели у окна, и через несколько секунд я увидела, как на крыльцо выбежала супруга моего нанимателя, юная Нина Колыванова, на бегу опуская на лицо густую вуаль. Она запрыгнула в экипаж и уехала.