Все в мире действительного противостоит возможному, выталкивает его из самое себя с целью изменчивости; все, где есть человеческое в каком – то отношении противостоит самое себя, убегает от себя. Мир как вечная арена агона чувственного и внечувственного. Разобравшись и уяснив это себе до конца, до самой предельности чувствования, невольно становишься последователем Горгия и именно с этим, наверное, следует связывать годы затишья в творческом любого субъекта активного познания. Жить в ритме мироздания можно только умирая.

Как ни грустна философия чувствования этого мира, и как не хотели все мы сбежать от него, этого основания достаточности, избежать его в полноценной методологии нельзя.

Любое его излишество позволит нам выдвинуть еще одну абстракцию в качестве меры познания (например, человек; чем не достаточное основание для познания и чем не удобный метод?), исключая все идеальное, иллюзорное в рассуждении, и тем умножая его в рамках применения социальной инженерии. Но если бы все было действительно так просто, как хотелось бы.

Человек как единственная система, приближенная к управляемости самое себя, может оказать неоценимую услугу нам в области методологии, но нам рано еще за него браться, пока неясен наш метод.

Обратимся все же к понятию бытие в действительности. Когда Стагирит говорил о нем, то описал его полнее и четче, чем возможность, уже этим определив его первое качество – доступность. Действительность нам доступна. Каждую секунду она с нами, эта вечная заданность ощущений, материал, сырье для форм и конструкций. Бытие в действительности. Сам язык чувствует себя спокойнее, в действительности… как предельность бытия, нечто конечное и точное, уверенное в самом себе и в своем существовании. Здесь пролегает очень тонкий момент, вводивший в заблуждение тысячи светлых умов – уметь видеть причину и следствие. Следствие только потому и позволяет говорить о себе как о следствии, что оно содержит в себе причинность, то остаточное, что было изначально всего лишь «возможностью». Бытие в действительности это следствие, оно содержит в себе необходимую меру идеального, возможного, свидетельствующего о сущности явления. И мы принимаем это за элемент действительного, пренебрегая возможностью, не связывая с ней бытийность. Так рождаются заблуждения мира, так рождается наша цивилизация. Атрибутивность. С учетом того, что области мышления, (с которой мы так упорно заигрываем) не более 3 – х тысяч лет, а эпоха формообразования социальной материи раз в десять, как минимум, больше, – это естественно. Мы еще не научились видеть структуру явления, мы как дети принимаем его таким, как оно есть, не интересуясь основами организации. Иногда правда и рождается кто – нибудь, кто обратит наше внимание на удивительность мироздания и внушит нам страх его потерять (Ортега – и – Гассет один из них), но не более того. Впрочем, Стагирит был прав: философия начинается с удивления. Веруя в то, что наша методология предназначена не для особого игрового поля бытия значения, именуемого «научным знанием», но для каждого, кто есть возможность бытия отдельного мира значения, полярность воспринимаемого в чужих схемах и суждениях, я вынужден надеяться на понимание моих лирических отступлений. Любое исследование в этой области есть эксперимент, замкнутыми полями которого являются два сознания – пишущего и читающего. Достоверность знания сущности обретается на взаимозамкнутых полях, где согласованность истины есть условие ее рождения. Первейшими азами таких полей является понимание сущности увязки бытия в возможности и в действительности. Представление их таким образом, чтобы не складывалось лишнего описательного представления о доминирующем начале одного над другим, дополненности или важности. Это и есть то, что мы привыкли именовать бытием, экзистенцией. В зависимости от позиции познающего зависит степень познаваемости объема либо возможного, либо действительного в предмете познания, но само бытие от этого не теряет в удельном весе ни самой возможности, ни действительности.