Волей-неволей все эти «бананы» имели одну и ту же функцию развития и, как понял Ослик, функция была итерационной. Вновь и вновь возникающий страх придавал банану жизнестойкости. При этом банан отнюдь не становился храбрей: просто слабый уступал место сильному – вот и весь механизм.

Таким образом, подытожил профессор, сам по себе страх мало что значит, зато способствует проявлению внутренних качеств.

Относительно бельгийского андроида.

Ослик довольно быстро разобрался, что к чему, и кое-что придумал. В сущности, это была модель индивидуальной эволюции, основанная на страхе (и в лучших традициях Чарльза Дарвина). Генри назвал её «Моделью крокодила».

«Крокодил, – писал он коллегам из Брюсселя, – самое трусливое существо в мире. Он ежесекундно переживает страх, опасаясь любого шороха, и в каждый момент готов к героическому поступку. Готов к труду и обороне, в своём роде», – смеялся Ослик, вероятно имея в виду восстановленный в России советский комплекс ГТО для физического развития подростков. И дальше: «Защищается крокодил или наступает – толком не ясно, что и не суть. Важно другое – крокодил не оставляет без ответа ни один вопрос».

Заметим сразу, этот текст, обращённый к Belgium Computers, в значительной степени определил и настроение Ингрид спустя двадцать лет. Письмо вошло составной частью в полученную ею рукопись, было предельно кратким, зато содержало с десяток иллюстраций, выполненных самим же Осликом.

На одной из них сидел крокодил. Довольно приличный с виду крокодил – в костюме и с галстуком. Он поправляет очки, чуть улыбается и смотрит «Да Винчи Лёнинг»[1]. Судя по картинке, детский канал даёт постановку о жизни Альберта Эйнштейна в непростой для него период. Период и в самом деле непрост: Альберт разрывает отношения с первой супругой (Милевой Марич) и всё больше сближается со своей двоюродной сестрой Эльзой Эйнштейн. (Разрыв с одной, связь с другой – чем не метафора самопознания?)

«Можно сказать, – продолжал Ослик, обращаясь к коллегам из Брюсселя, – наш крокодил чрезвычайно любопытен, что и понятно: любопытство ведь тоже производная страха. Другое дело – откуда этот страх берётся? Ведь, казалось бы, кому-кому, а крокодилу бояться нечего».

С романом «Нечего бояться» (Nothing to be Frightened of) Джулиана Барнса у Ослика была своя история. Он несколько раз брался за книжку, но всё без толку: размышления о смерти (как всегда ироничные и утончённые у этого писателя-интеллектуала) тем не менее не давались. Не давались, не давались, но в какой-то момент всё же дались и дело пошло. Да и как не пойти: Ослик то и дело перечитывал Барнса, влюбившись в его прозу ещё с «Истории мира» (Джулиан Барнс, «История мира в 10½  главах»). Впрочем, мысли о крокодилах пришли к Ослику несколько позже.

По его мнению, крокодилий страх – не прихоть, и обусловлен исторически. В отличие от сухопутных (включая зайца-русака – как расхожий пример трусливого существа: кто только его ни ест), именно обитатели морей и рек в своё время пережили глобальное вымирание видов. Крокодилы, акулы и иже с ними кубомедузы (лат. cubozoa) воочию видели, как корчатся в предсмертных муках их друзья динозавры.

«Весьма вероятно, – рассуждал Ослик, – что крокодил попросту испугался (и испугался не на шутку) однажды высунувшись из воды и завидев гигантские туши травоядных (и хищников) – умирающих, ни на что больше не годящихся, с глазами, полными ужаса». И ещё: «Невероятный страх вызвал у крокодила генную мутацию, а там пошло как по маслу: вновь и вновь повторяющиеся картины масштабного бедствия вынуждали крокодила (акулу, медузу и так далее) чувствовать, видеть и осязать несоизмеримо более остро, чем тот же заяц-русак».