Ему в глаза со вздохом смотрит мать,
И слышен гул разноголосиц.
Как гонг звучит: – Только недолго там…
А он уже почти одетый,
И, шапку нахлобучив, по кустам
Бежит с таким же непоседой.
Он друг дворовый, сосед по парте.
Они живут в округе рядом.
И слышны крики с катка в азарте:
Их там встречают все ребята.
Юности моей бразды
Здесь юности моей бразды остались
У ланский милый, славный переулок!
Я в детстве пополнял твои дворы,
И знал здесь каждый хитрый закоулок,
Где было много шумной детворы.
Его название было взято
Для хронологии – памяти дьячка.
В домишке, тут жившего когда-то…
Назад три века грешившего царька.
Не часто Пушкин здесь радовал родню,
Приехав раз в год, к факельному дню.
Еще дитем был тут Менделеев,
Г улял ребенком в его аллеях.
Здесь проживал в тридцатых сам Завадский –
Изящный режиссер и острый Чацкий.
Вращался тут и Визбор плотью бренной:
Бывая в моей школе с пеньем в третью смену.
Здесь на троллейбусе, лишь в остановке,
Стоит высотка сталинских времен.
Был вход в метро с чудесной облицовкой,
Где мрамор полукругом приземлен.
Немного дальше Садовое кольцо,
Г уляешь, встретишь знакомое лицо:
Кивок с улыбкой и взмах руки…
Такие в жизни были тут штришки.
Привычка с детства: любил я наблюдать.
Втихую этим я забавлялся.
Я для видений даже шел блуждать,
Очнувшись как бы, я пробуждался.
А уже старше я учился в школе.
Малахов был директор на престоле.
Он подавлял нас своею мощью.
Не дай бог встретить его вдруг ночью.
Назвали мою школу в честь Ковшовой:
От героини взгляд не оторвать!
Кто ж знал – может в детстве была бедовой?
Любила Родину она как мать.
Я родился и жил здесь много лет.
И, несмотря на горести-потери,
Здесь же закончил модный факультет.
Я помню вас, плехановские двери!
Первая девушка
Уже без Сталина… Была Москва пятидесятых –
Созвездие гнилых домишек и домов богатых:
Все это в памяти за горизонтом как дали быль,
Как были кирпичи, и время их превратило в пыль.
В Москве старинной было много дивных переулков,
И вот в Уланском где-то – жили даже драматурги.
Мой домик двухэтажный был с верхушкой деревянной.
Внизу мы, три семейства, жили постоянно.
В пристройке к дому – помню, – жил сосед весьма любезный:
Он был мужик «рукастый», уж средних лет мастеровой.
Он до войны с отцом в метро работал, – всем известно,
Отца жалея, он говорил: «Мужик-то был с душой…»
И жило здесь еще нас, разновозрастных, немало:
Но мусора вокруг и рядом с домом не бывало.
При встрече люди друг дружке дорогу уступали,
И все было с улыбкою друг друга уважали.
Я вспоминаю то время трудное лишь с теплотой.
Рутина жизни изнанкой трепала нас в ту пору.
Но мир вселился меж соседей: согласие, покой…
И каждый после работ, как бы влезал в свою «нору».
В квартире в каждой комнатенке – одно окошечко:
Оно так мало, что свет днем проникал немножечко.
И кухни не было, и грязь, и сырость в туалете…
И никогда никто не приходил из райсовета.
Что очень интересно – мне не снилось и в дремоте:
Предугадать, что осенью в ненастный день, в субботу,
В мою квартиру, наклонившись и крадучись, вошла
Из дома рядом, с парой туфель, – полковничья жена.
Ведь тети муж сапожник был прекрасный, на все руки.
Во всей округе переулка был весьма известен:
Все знали – он после работы все чинил от скуки.
Частенько от людей он удостаивался лести.
Я в эти юные года в Москве учился в МАПУ
И в увольнение по субботам к тетке приходил.
В тот вечер я хотел пойти на кинофильм к аншлагу.
Сестра уж вышла – ждала меня. Спешил я на «Фитиль».
Она заказ неспешно сделать дядю попросила
Затем, глядя в мои глаза, с улыбкою спросила:
– Хотел бы, юноша, ты встретиться с дочкою моей?
Вот телефон наш: вы, может, прогуляетесь в музей?