На следующий день Маша в школу не пошла. Она долго бродила по заброшенной стройке, размышляя о жизни, о ее несправедливости и пришла к выводу, что жить ей совсем не хочется. Особенно после вчерашнего.

Мысль прыгнуть с третьего этажа пришла, как – то обыденно. Ничуть не пугая. Маша постояла на краю бетонного перекрытия несколько минут и прыгнула.

Очнулась она в больнице. Рядом с ней на стуле сидела пожилая женщина в белом халате. Ее каштановые вьющиеся волосы непослушно выбивались из – под колпака.

– С возвращением, летчица, – улыбаясь, проговорила она.

Маша застонала от нестерпимой боли в ногах и спине. Стало трудно дышать. Из глаз потекли горячие слезы, затапливая ушные раковины.

– Ничего. Ничего. Мы тебя на ноги поставим, – сказала доктор, вытирая салфеткой Машкины слезы.

– Не надо, – еле выговорила Маша непослушными сухими губами.

– Что не надо? Вытирать?

– Лечить

– Таааак. Это еще что за разговоры? Ну, ладно. Ты сейчас поспи, а потом мы решим лечить тебя или нет.

Она сделала Машке укол от которого стало легко и спокойно, как в детстве. Мысли куда – то улетучились, в голове играла тихая музыка. Или не в голове? Маша уснула.

Через два дня она рассказала Вере Петровне – своему лечащему врачу, той женщине с каштановыми волосами про себя, своих родителей, про лифчик и про «Муму».

Вера Петровна внимательно слушала. Хмурилась. Глаза ее то наполнялись слезами, то выражали решительность и даже злость. Когда Маша замолчала, женщина покачала головой и глядя девочке прямо в глаза, спросила:

– А тебе не приходило в голову, что ты появилась на свет не просто так? А для какой – то цели?

– Для какой? – удивленно спросила Маша.

– Ну, например помогать и защищать своих родителей и таких, как они. Кто будет вникать в язык жестов или пытаться как – то понять их? А ты будешь их ушами и голосом. Понимаешь?

Маша неуверенно кивнула.

– Но для этого тебе самой надо стать сильной и не давать себя в обиду. А лифчик мы тебе купим, как только сможешь ходить, так сразу и отправимся по магазинам. Знаешь, мне Бог не дал деток, а мне бы так хотелось иметь дочь, похожую на тебя. Поэтому, разреши мне побыть немного мамой.

Вера Петровна погладила Машу по голове и вышла из палаты, украдкой вытирая слезы.

Маша долго думала об этом разговоре. О своих родителях, а точнее о маме. Она сейчас совсем по – другому взглянула на нее со стороны. А ведь мама когда – то тоже была девушкой и, ей скорее всего, было гораздо труднее чем ей – Маше жить в этом несправедливом мире. Но она предпочла жить.

Маше стало ужасно стыдно за себя, за свою слабость, за свое молчание. Теперь она точно знала для чего родилась.

В школу Маша вернулась к середине четвертой четверти. Она еще хромала, но ходила без костылей.

– Муму вернулась! – первое что она услышала, войдя в класс. Вовка Гудков вытирал доску и ехидно улыбался, прищурив свои рыбьи глаза.

Маша молча подошла к нему и ударила со всего маха кулаком по носу. Гудков отшатнулся, заскулил по – щенячьи, схватившись обеими руками за лицо. На голубую рубашку тонкой струйкой текла алая кровь.

Девочка обвела взглядом притихший класс и громко спросила:

– Кто следующий?

Мурка проснулась от резкого неприятного запаха. Хозяин пил странную жидкость, от запаха которой Мурке стало не по себе. Сначала ей захотелось спрятаться в платяной шкаф и вдыхать застарелый запах пыли, исходящий от длинного черного драпового пальто. Потом не понятно почему, возникло желание поорать и потопотеть задними лапами по выцветшему ковролину.

Мурка бесшумно спрыгнула с кресла и подошла к дивану, на котором сидел хозяин. Потерлась о его ноги в домашних тапочках в крупную клетку. В ответ хозяин погладил Мурку по ее маленькой, почти как у котенка теплой голове. От руки исходил неприятный запах и, Мурка недовольно задергала хвостом. Ловко увернулась от руки и упав на ковролин, стала кататься на спине. При этом она громко утробно мурчала.