— Его уже не спасти — остановка сердца.

Он констатирует физическую смерть отца. В этот миг наступает и моя смерть — душевная. Все органы внутри превращаются в прах.

— Не-е-ет! — оглушительный вопль вырывается из груди.

Я бегу обратно к отцу, падаю на колени и стараюсь поднять его.

— Нет, нет, нет! — кричу, согнувшись от тяжести тела отца, не могу удержать его. — Неправда! Папа, вставай. Вставай!

Чувствую, как меня приподнимают, оттаскивают от него.

— Камилла, — говорит Адэма в самое ухо, — Камилла, его больше нет. Он умер.

— Не смей. Не смей такое говорить, — я отталкиваю его от себя, стучу руками по его груди. — Как ты можешь? Как ты можешь такое говорить, Адэм?!

Как он может произносить такое? Заглядываю ему в глаза, задыхаясь от ненависти. Он смотрит на меня, и я вижу слёзы на его глазах. Лицо Адэма перекошено от скорби.

— Мне жаль, — произносит он.

— Мой отец не умер! — кричу ему в лицо, замахиваясь, ударяю по щеке ладонью.

— Мура-а-аз! — крик матери прорывался в сознании сквозь окружающий шум. — Мой Мураз умер…

Я резко разворачиваюсь, решив вернуться к отцу. Он не может умереть! Все просто сошли с ума! Но мне не удаётся ступить и шагу. Адэм, разворачивает меня за плечи, стискивает в объятьях до хруста в костях.

— Его больше нет, — шепчет он мне.

Мой разум туманится, воздух покидает лёгкие. «Меня тоже больше нет», — последнее, что мелькает в голове перед тем, как я оседаю у него на руках.

***

Шаги и шуршание за спиной проникают в моё подсознание и выдергивают из сна. Я открываю глаза и моментально жалею об этом. Яркий дневной свет больно бьёт по ним. Понимаю, что нахожусь на кладбище уже достаточно долго, и заставляю себя встать. Затёкшие мышцы причиняют боль и дискомфорт.

Затылок покалывает, ощущаю, что позади меня кто-то стоит и смотрит на меня. Я оборачиваюсь и с трудом удерживаюсь на ногах, чтобы не грохнуться вниз. Наши взгляды встречаются. Я, не мигая, смотрю на мужчину в чёрном расстёгнутом пальто с гвоздиками в руках. Значит, это он. Двадцатого числа каждого месяца, в день, когда не стало отца, я находила на его могиле десять алых гвоздик. Я не знала, кто их приносит и когда. И решила, что кто-то из братьев позаботился об этом, заплатив кому-то из местных.

От растерянности ныряю в себя и пытаюсь понять, что же я чувствую, увидев его вновь? Увы, в голове нет ни одной мысли. Пустота. Будто и сердце не бьётся, не качает кровь. Мой соучастник, человек, который виновен в смерти отца так же, как и я, тоже не говорит ни слова. Он проходит вперёд, кладет цветы на мраморный гранит, смотрит на памятник. Я чувствую, как в груди, наконец-то, начинает биться сердце. И оно пропускает удар. «Адэм», — констатирует мозг, словно узнаёт его только сейчас.

— Что. Ты. Здесь. Делаешь? — выговариваю каждое слово с трудом.

Кожа по всему телу начинает зудеть. Боже, оказывается, сердце тоже может чесаться.

— Между нами есть дела, которые нужно решить, — произносит Адэм, не поворачиваясь в мою сторону, продолжая печально смотреть на изображение отца.

Я содрогаюсь от звука его голоса. Я запретила себе думать о нём. Вычеркнула из памяти его лицо. Не вернулась назад в столицу после похорон отца, чтобы не встречаться с ним, чтобы никогда больше не видеть его. Заперла себя в этой глуши. И вот, он вновь передо мной.

Я украдкой делаю рваный вдох, боясь задохнуться от неконтролируемых чувств. Где справедливость? Почему он все ещё так влияет на меня? Со всей силы сжимаю руки в кулаки. Приподнимаю голову, одаривая его пренебрежительным взглядом.

— Единственное, что между нами есть, — шепчу я, чтобы услышал только он. Словно боясь, что может услышать отец, и узнать, что мы вновь ругаемся. — Единственное, что между нами есть, — повторяю вновь ещё тише, — это могила моего отца. Это его смерть.