Время всё шло и шло, а мы не продвигались ни на йоту. Гора с зерном продолжала расти, а мы суетились вокруг неё как кучка беспомощных душевнобольных. Лицо и волосы у каждого из нас покрылись серой пылью. Я почти оглох от шума – чтобы объясниться людям рядом со мной приходилось помогать себе жестами рук и орать что есть мочи друг другу на ухо.

Через несколько часов такой работы я был измучен настолько, что вещи вокруг меня начали терять очертания. Я больше не знал, кто я такой, что я делаю в этом чудовищном месте и как меня туда занесло. Неожиданно сквозь бешеный скрежет моторов я вспомнил о своём отце и том, как он добровольно отдал меня на растерзание этой беспощадной машине, у подножия которой мы трудились, и мне захотелось умереть.

Моё тело механически двигалось за меня как марионетка. В отчаянии я старался не отставать от других и сколько мог загребал лопатой зерно. После нескольких дней работы на комбинате мне стало плохо, и люди отвели меня подальше от кучи, чтобы я мог отдышаться и глотнуть свежего воздуха.

Потом они ушли, оставив меня одного, и через несколько минут передо мной появилась фигура бригадира. Он всё пытался мне что-то сказать, но я ничего не слышал. Мои глаза слезились, в горле першило, а земля вдруг стала раскачиваться под ногами, как палуба корабля. Бригадир продолжал мне что-то кричать, стараясь заглушить монотонный шум двигателей. Он орал так, что жилы на его бычьей шее вздулись, но все его старания были напрасны. Глухота уже заполонила весь мир и звуки на земле попрятались кто куда. Наконец, спустя целую вечность, мне удалось разобрать по его губам, чего он хочет. Он отправлял меня домой и говорил, что с меня хватит. С работой было покончено – мне больше не нужно было возвращаться обратно. Шатаясь и едва разбирая дорогу, я отправился домой. Осознав, что комбинат остался позади, и я был свободен делать что хочу, я испытал еле заметное облегчение, но в общем-то мне уже было всё равно.

Когда мать услышала новости, она была рада, что мне больше не нужно будет никуда уходить. И лишь отец не выразил никаких чувств и не сказал мне ни слова. Со мной о работе он больше не заговаривал, предпочитая обходить эту тему молчанием. Я чувствовал, что ему неприятно вспоминать о случившемся, и он ведёт себя так, будто ничего этого и не было, а если и было, то поросло травой. Всё вернулось на круги своя. О деньгах мы больше не говорили. Так было проще для всех. Инцидент с работой был благополучно исчерпан. Он был навсегда похоронен в семейной памяти, и ни один из нас никогда к нему больше не возвращался.

Я остался со своими воспоминаниями один на один и не делился с ними ни с кем. Я старался загнать их поглубже в мутную реку забвения, и большую часть времени мне это удавалось. Но иногда, в тишине суетливых будней, они вдруг всплывали на поверхность и накатывали на меня как волной. В мгновение ока я вспоминал всё и снова оказывался на комбинате – среди шума и пыли, среди гула и звона – с лопатой против растущей горы.

Всё началось с сигарет. Внезапно они исчезли отовсюду, и их больше нигде нельзя было достать. Я уже привык к тому, что вещи и продукты стали пропадать из магазинов и мне было всё равно. Но для всех остальных эта новость была подобна удару грома. Почти все мужчины и подростки в селе курили, без сигарет они были как без рук. Поэтому отсутствие курева сразило их наповал. Они были готовы к чему угодно, но только не к этому. Курение для них было чем-то святым, на что нельзя было посягать, и даже если всё вокруг летело к чертям, курево должно было оставаться.