Какая наивность! Неужели она не знает, как люди умело используют маски, что бы скрыть истинное лицо. За моей улыбкой и веселым блеском глаз скрывалась гримаса боли и отчаянья.

Был какой-то праздник, а может, и не было. Может, просто был выходной, но вся молодёжь в тот вечер была навеселе, и я, конечно, в том числе. Хотя слово «конечно» тут не очень уместно. Я иногда делал всё наперекор коллективу. Не знаю почему, но мои мысли и желания не всегда совпадали с общим настроем. И когда я так поступал, то про меня говорили: «Выпал в осадок». Но в тот вечер я был со всеми. И тогда я убедился. Что алкоголь заглушает боль, мысли и память. Во время дискотеки я не думал ни о Людмиле, ни о своих чувствах к ней. Захватили в свои сети ритмы музыки. Я танцевал, шутил, смеялся и без разбора обнимался с девчонками. Домой мы возвращались вдвоём: я и Мария. Ещё долго сидели на скамейке, вспоминая весёлые денёчки нашего беззаботного детства.

Дальше мне не хотелось вспоминать. Вскочил с гамака и прошелся по саду. Только сейчас я понимаю, что в тот вечер я многое потерял. Слишком многое. Может быть, даже своё единственное счастье.

Разговор как-то перешел на Людмилу. И я, в пьяном порыве, всё рассказал. Мария не смеялась надо мной, как это делали и Сергей, и брат Анатолий. Она меня поняла и даже успокаивала, как могла. Я был благодарен ей за это. Но в тоже время она тактично объяснила, что мои мечты – несбыточны, что есть предел возможности. Как оказалось, она была знакома с Людой. Так поверхностно, но знает. И мы с ней очень разные, как небо и земля, как два полюса. И ведь главное, что я это понял. Осознал, что Людмила – это голубая сказка, лёгкий розовый сон, который никогда не сбудется. Но в те минуты журавль в небе был для меня милее, чем синица в руках. Лучше всю жить прожить мечтами о ней, чем… Чем? Я и сам не знал. А может, это вовсе не упрямство говорило во мне? Нет, не упрямство! Это кричала любовь! Первая! Настоящая! Большая! Любовь, которая до сих пор живёт в моём сердце. Я был поглощен мыслями о своих чувствах, чтобы понять состояние Марии. Она была в меня влюблена. А я был этим возмущён до предела. Меня просто бесило то, что предметом её любви стал именно я. И это после того, как я узнал Людмилу!? Идеал, и только. Короче, в тот вечер мы крупно поссорились.

Утром я проснулся не только с головной болью, но и с угрызениями совести за своё поведение. Мне бы сразу пойти к Марии и попросить у неё прощение, но я и шагу не сделал. Что мне тогда помешало сделать этот шаг? Стыд? Да нет, просто я свято верил в свою правоту. А через неделю было уже поздно: Мария уехала на море, к родственникам. А я пошел работать штурвальным на комбайн. Мне эта работа очень нравилась. Хотя не об этом стоит говорить. С тех пор наша доверительная дружба с Марией сошла на «нет». Мы стали просто соседями. И виделись очень редко.

А с Людой мы встретились ещё раз. Это случилось зимой. Нас (меня, Сергея и ещё троих пацанов) положили в больницу от военкомата. Как говорится для профилактики. Положили нас в одну палату, назначили витамины в уколах и таблетках. Для нас такое положение было просто раем: тепло, светло, хорошо кормят, а главное – нет ни уроков, ни педагогов. Целыми днями мы играли в карты и слушали магнитофон.

И вот в один из таких беззаботных вечеров в палату зашел Сергей и махнул рукой, обращаясь ко мне:

– Иди, там твоя.

Я не дослушал его, вышел из палаты, уверенный, что приехала мама. Хотя время для визита было уже позднее. Когда я проходил мимо поста медицинской сестры, то неожиданно увидел её, Людмилу. В белом халате и в белом колпачке. Я и не сразу сообразил, что она работает здесь, в больнице, медсестрой. Она разговаривала по телефону, и не замечала моё присутствие. А я спрятался за угол, и стал наблюдать за ней. Мне нравился разлёт её бровей, они-то величаво сходились к переносице, то грациозно приподнимались вверх. Когда она говорила, то кончик её прелестного носика вздрагивал. Но это нисколько не портило ее, а наоборот, придавал её лицу какую-то оригинальность и привлекательность. И как красиво сочетались её белоснежное одеяние с чёрными волосами, чьи кучерявые локоны выбивались из-под шапочки. И с её выразительными глубокими черными глазами. При разговоре губки то обнажали ряд белых мелких зубов, то плотно сжимались, при этом образовывая едва заметные морщинки. Я готов был вот так стоять и любоваться ею целую вечность. Но она красивым движением положила трубку на аппарат и вздохнула чему-то своему. Дальше прятаться было не корректно, она могла в любую секунду заметить это. Я подошел к ней и сел напротив: