– Какое счастье, что ты есть. Позволь мне никого сегодня не видеть. Я устала от интриг. – Она подбирает ноги под себя, чтобы развернуться к нему, стоящему за креслом. – Что нового может быть в жизни двух неразумных юнцов, двух мятежников? Я эти жизни уже прожила и не без помощи назойливой свиты. Я забыла вкус одиночества, – настаивает она, забавляясь тем, что ее пальцы проскальзывают сквозь нимб и путаются в золотистом пухе тончайших волос.

– Что поделать, ты не научилась скучать. Каждый день неповторим, непредсказуем, даром нельзя пренебрегать. Прошу, не читай старые письма. Их адресаты стерты временем, забыты.

Хранитель невозмутимо рассеивал возникшие из книги грустные мелодии.

– Не хитри. Они пререкаются, все еще дышат мне в спину. А ты? Ты никогда не хотел вернуться в свою стихию? Уже нет причин бояться за меня.

– Ты о чем? Прошу тебя, не шали.

Он упивается древним огнем, нетерпеливо скачущим в глазах Алфеи. Хранитель освободился от ее рук, прошелся по кабинету, просматривая корешки книг. Положил упавший сборник на стол, где в хроническом беспорядке подсыхают бесчисленные рисунки. Неуютными фиолетовыми чернилами отливают стекла окон. Он включил лунный свет, освежающий мысли прохладой.

– Темные страсти закоптили ноосферу. Возвращаться нельзя, да и некуда.

– Да… Но как долго придется ждать? Ангар не вечен, а за ним – что? Пустыня? Раскаленная лава? Я причастна к катастрофе?

– Нет, ты могла погибнуть и раньше. Пресыщенный бесноватый мир не стряхнул наваждение материального. Очищение от омертвевших душ обычное дело. Невзирая на непревзойденные шалости, мы прощены. Пепел остыл. Мы обречены жить.

– Не оправдывай, просто ты безбожно любишь меня.

Алфея тихонько выбралась из кресла, и завораживающая медлительность жестов закружила по комнате осенним плавным листом. В неслышном вальсе она вынырнула, боднув рисунок в руках Хранителя, но была подхвачена и усажена на стол, чтобы выслушать поучения.

– В книге мы отдали дань прошлому, загадали будущее. Там обязательно должна быть осень. Самовозгорание планеты столь естественно, сколь неотвратимо.

– Но что же тогда случилось со временем?

– Неповторимая моя, единственная даже в буквальном смысле, я долго выбирал твой возраст и нахожу его наиболее интересным. Время придумали люди, спешившие умереть. Мы живем вечно.

– А ты мог бы чаще бывать у меня. Я не знаю, какой наряд выбрать на вечер, – она кокетливо повела плечом.

– Я всегда рядом и вижу тебя такой – какой хочу видеть.

– Не мудри, что свита готовит, чем занята сейчас?

– Суесловием, встречами со старыми приятелями, но в основном тобой. Нет-нет, не смотри на меня так. День и ночь они проводят в моих апартаментах, под стать тебе своенравны и прихотливы, не серчай, мой ангел, пойми. Холодный скрежет суетных затей, скольженье, ночь… Одно и тоже. Ты жалуешь леди Забвения, мадам Невозмутимость, а другие завидуют. Леди Неизвестность и леди Неизбежность просверлили глазами двери, но не рискуют напомнить о себе. Их настойчивость невыносима. Сегодня я их выставлю за пределы ангара для изысканий, но уверен, что для нас ничего не изменится. Мы ждем тебя, вечер включится только с твоим появлением, иначе этот день никогда не кончится. Таково мое условие. И давай договоримся о том, что эту заключительную книгу будем читать по одной главе. Вспомним банальное салонное чтение.

«Мэм сегодня грустны-с?» – осведомился Александр. Ироничное «да-с» слетело с уст Хранителя: «Как никогда». Он вяло повел крылом, встрепенулся. Александр Сергеевич едва не спросил: «Случилось что-нибудь?» Но, вспомнив нелепость ситуации, продолжил жест, потянувшись к сверкающему предмету на столе. Хранитель кивнул благодарно, подавая небрежно оставленный браслет. Камушки редчайшей огранки с бриллиантовых островов выложены на платиновой основе как булыжники мостовой.