Когда всё было позади, усталый врач зашел к Мишке, проверить его самочувствие.

– И вот ведь как повезло Степовому, – проговорил он. – Если бы не носил в нагрудном кармане вот это, – врач протянул кожаный прямоугольник, в каких обычно хранят фотографии, разорванный посередине пулей, – то погиб бы на месте. А так пуля затормозила… Да, повезло.

Мишка осторожно взял кожаную обложку, развернул – внутри лежал такой же как у него, блестящий якорь с золотистым шнуром и пожелтевшая от времени фотография. С неё на Мишку смотрела юная, светловолосая девушка с мамиными глазами…

Проводница Любка уже в который раз носила в пятое купе мягкого вагона чай. Перед тем как постучать, она медлила, расправляла плечи, и её форменная курточка чуть не лопалась на обширной высокой груди. Однако два моряка, один молодой, другой старше, чем-то неуловимо похожие друг на друга, не замечали Любкиных стараний. Приняв у неё стаканы, в которых позвякивали ложечки, они продолжали свой разговор.

– Я был тогда курсантом и попал в больницу с аппендицитом. Чем еще заняться молодому парню после операции, как ни знакомиться с медсестричками? А тут как раз из медицинского училища пришли девчонки-практикантки. И среди них одна, как лучик солнечный, Светланка. Так мы и познакомились. Каждое утро ждал, когда она забежит в палату, зазвенит её голос, и мир вокруг станет светлее, радостнее… Влюбился так, что думать ни о чём больше не мог. И Светлана меня полюбила так искренне и открыто, как бывает в первый раз. Выписался я из больницы, стали мы реже встречаться, только когда я увольнение получал. Но и эти редкие часы были для нас счастьем. Уговорились мы пожениться, как только я училище закончу и получу распределение. Там и Светланка должна была учебу завершить. И тут отправляют нас на внеплановые учения, куда – не говорят. Прощаясь, мы обменялись талисманами – маленькими якорями… Думали мы, что расстаемся ненадолго, а оказалось – навсегда.

Когда я через полгода с учений вернулся, узнал, что семья Светочкина переехала, а куда – никто не мог подсказать. Долго я пытался найти её новый адрес, да столько Ивановых в стране, что исчезла она, как иголка в стоге сена… А тут и окончание училища, назначение, новый поход… Всякий раз, возвращаясь на берег, я ждал чуда – вот схожу по трапу, а она стоит на причале, встречает меня. Продолжал искать, писал запросы в адресные службы – безрезультатно…

И, видимо, уродился я однолюбом. Так и не женился, семью, детей не завёл. Всё время в море. И ты знаешь, Миша, я ведь не обратил внимание на твою фамилию, за столько лет привык, что много Ивановых, да все не те. И не знал я, когда прощался со Светланкой, что она ждет дитя… А когда там, на катере, заметил стрелка и взглянул на тебя, показалось, что вижу её глаза. Как огнём обожгло. Сам не успел осознать, как тебя оттолкнул…

За окнами проносились огни полустанков, стучали колёса, в приоткрытое окно врывался свежий ночной ветер. А они говорили, говорили, стремясь вместить в эту ночь и Мишкино детство, и бескозырку со «Смелого», и далёкие походы, суровые матросские будни – всё то, о чём могут говорить отец и сын.

Перрон вокзала районного центра N., окутанный предутренним туманом, окруженный бескрайними полями, где под ветром волнами гнётся ковыль, вполне мог сойти за пристань в бурном море. И на этой пристани, в тусклом свете станционных огней, маленькая хрупкая женщина ждала двух самых дорогих ей мужчин…