Иногда солдатик уходил в свою будку у ворот, садился там на табуретку и минуту, другую отдыхал.

Водители по-свойски шутили над ним, одинаково вынимали из карманов папиросы, прикуривали друг у друга, иногда помогали людям грузиться.

Машины уезжали, заезжали во двор новые.

Ворота скрипели.

Солдатик взмок от исполнения обязанностей, автомат бесполезно болтался на его худенькой шее и был необходим ему гораздо меньше, чем красный карандаш.

Чтобы не мешать никому и не пропустить свою машину Мария отошла в сторону, в тенёк, села там на скамейку.

Красивая скамейка была явно гражданской принадлежностью, её наверняка притащили служивые из какого-нибудь ближнего парка. Литые перильца, чуть облупившаяся чёрная краска, удобно отогнутая спинка, по спинке – ажурные металлические буквы. Что-то про немецкую любовь…

За забором начинала цвести черёмуха.

Люди во дворе казались настороженными, временными, все с одинаковыми вещами, одинаково просто, бедновато, по-дорожному, одетые. Одни выходили из дверей здания, внимательно рассматривая только что полученные бумаги, грузились в кузова подъезжающих машин, другие, скучные, снова уходили в город через железные ворота комендатуры.

– Можно к вам присесть?

Вещей у девчонки было много.

Два громадных чемодана и плотный клетчатый платок, стянутый в тугой узел, с чем-то мягким.

Смешная. Молодая, розовощёкая. Кудрявая. Шарфик на шее.

– Садись.

– А как вас звать?

– А сколько тебе лет?

– Девятнадцать уже…

– Мне гораздо больше, так что давай попросту. Я – Мария, можешь звать меня Маша. А ты кто? Тоже переселяешься?

– Да! Тамара. Звать Тамара, Тома.

– Очень приятно. А ты откуда?

Девчонка не расслышала, пристраивая чемоданы на траве, а узел – рядом с собой, на скамейку. Попыталась сесть, но места всё равно было мало.

– Можно это убрать?

Девчонка тронула чемоданчик Марии.

– Что? А, да! Ставь его рядом с твоими.

Томка решительно переставила все вещи на скамейке в правильном порядке.

– Вот так! А чего у тебя чемодан такой тяжёлый?! Вроде как небольшой… Чего там?

– Воспоминания.

– Уф!

Девчонка с улыбкой посмотрела на Марию.

– Я из Рыбинска сюда приехала, из Ярославской области. Знаешь такой город?

– Знаю.

Томка отмахнулась от комара, потом ещё раз. Приподнялась со скамейки, ловко сорвала веточку черёмухи, принялась обмахиваться ей.

– Училась там, окончила ремесленное училище. Когда началась война, пошла на авиационный завод, на «двадцатый», собирать рации для самолётов. Потом потребовала по комсомольскому набору отправить меня сюда, в Калининград. На восстановление.

– Так уж и потребовала?

– А чего такого-то?!

Томка звонко рассмеялась.

– Я там на этого парня, ну, который направления в нашем рыбинском горкоме оформлял, так напёрла, что он мне за пять минут нужную бумагу подписал! Бабушка дала мне с собой одеяло и подушку, вот, видишь, узел какой получился?! Вот я и поехала сюда.

– Работать?

– Ага. Ну, конечно, ещё места новые посмотреть, что за область такая, про которую все говорят. Вот так.

Томка снова беззаботно махнула веточкой.

– А ты?

– Я?

Мария помолчала.

– Там, дома, никого уже после войны нет. До войны я библиотекарем была, а здесь – другие люди будут, новые дела, заботы.

Хотелось плакать.

Пришлось ещё помолчать.

Томка тоже молчала.

– Маш, а ты замужем была?

– Была.

– А-а…

Мария негромко продолжила.

– У нас в райцентре только семейных сюда и отправляли. Я показала им свои бумаги. Так мол и так, вся моя семья – это я. Одна осталась, так что не имеете никакого права меня не отправить в Калининград! Буду со всем советским народом восстанавливать город, я же сознательная! Не нужно мне никаких ваших переселенческих билетов, никаких ссуд на корову, на хозяйство. Просто разрешите ехать, а со всем остальным я справлюсь сама.