Тогда ему казалось, что более беззащитных существ на Земле не существует. Но он ошибся. Ведь потом он встретил любовь всей своей жизни. Когда Даниэль смотрел на Софию, то на него наваливалось чувство неизбывного одиночества, которое он никак не мог себе объяснить. Сердце до краев наполнялось сладкой щемящей нежностью, и ему страшно хотелось позаботиться об этом прелестном и трогательном создании.

София садилась за туалетный столик, расчесывала волосы, умащивала тело благоухающим лавандовым кремом и наносила на лицо разнообразные маски. Даниэль каждый раз чрезвычайно умилялся такому ее виду и норовил поцеловать жену, из-за чего нос у него оказывался измазан, как у Дебби, когда та вылизывала баночку из-под йогурта. Даниэль смотрел на все эти пузырьки, бутылочки и тюбики и восклицал:

– Как ты вообще разбираешься, где тут что и для чего вообще это нужно!?

София, нисколько не смущаясь, отвечала ему:

– Здесь нет ничего сложного, я тебе сейчас все объясню.

За этим следовала неспешная и обстоятельная инструкция по применению кремов, масок, бальзамов и всевозможных масел; не были обойдены вниманием и лосьоны, мицеллярные и термальные воды, равно как и загадочные «метеориты» и пудры. Через минуту-другую Даниэль обычно закатывал глаза к потолку и падал навзничь на кровать, обессиленный нескончаемым потоком самых вдохновенных парфюмерных эпитетов и косметических сравнений.

Порой, упиваясь тихой радостью вновь обретенного ею счастья, София часами просиживала перед большим напольным зеркалом в созерцании собственного отражения. Ее воображение ласкала и будоражила одновременно мысль о том, что она желанна и любима своим мужем, что однажды раз и навсегда всем роковым галисийским смуглянкам ее избранник предпочел матово-молочную нежность ее тела, которое трепетало, как лепесток сакуры от его жарких прикосновений. В такие минуты Софию охватывало непреодолимое влечение к Даниэлю. Томная нега уступала место неистовой страсти, теснившей ее грудь. Ей хотелось отдаться ему без остатка. В начале их совместной жизни эти излияния супружеской ласки заставали Даниэля врасплох, однако он быстро и безошибочно научился узнавать ту едва сдерживаемую животную страсть в глазах жены, которая после длительной разлуки океанской волной обрушивалась на него.

Утро выдалось туманным. Даниэль проснулся еще до того, как птицы огласили сад первыми трелями. Он озяб, потому что жена, ворочаясь ночью на постели, плавно стащила с него все одеяло. Сейчас она, как спеленутое дитя, мирно посапывала рядом. Даниэль тихо сел на краю кровати и провел ногой по теплому лоснящемуся боку Дебби. Она вскинула голову и замолотила хвостом по полу. Даниэль приложил палец к губам и указал ей глазами на дверь. Затем быстро натянул шорты и футболку, тихо вышел из спальни, предоставив Софии досматривать сладкие утренние сны, и вместе с неотступно следовавшей за ним собакой спустился во двор.

У стены, весь поблескивавший от росы, стоял велосипед. Даниэль вытер краем футболки седло и, взяв Дебби на сворку, выкатил велосипед за ворота. Усевшись поудобнее, он скомандовал «¡Arre!»3, и собака, словно заправский ездовой хаски, бодро взяла с места и помчалась, увлекая за собой велосипедиста навстречу восходящему солнцу.

Они резво прокатились по извилистым улочкам вдоль пустынных пляжей. В тумане над дорожным полотном, словно привидения, кружили чайки. Птицы то и дело опускались на проезжую часть, торопливо что-то склевывали с асфальта и снова частыми взмахами белых крыльев поднимались в воздух.

Когда собака домчала хозяина до Прайя да Мадорра, он спустил ее с поводка. Псина припустила поперек широкой полосы мокрого песка прямо к воде, оставляя за собой пунктирную линию следов. Даниэль припарковал свой велосипед у Бодегона де Миньо и пошел к воде, где на мелководье резвилась его четвероногая подруга. Все равно погребок, хозяином которого был его приятель, открывался только через четверть часа. Так что Даниэль и Дебби всласть успели наиграться с палкой на пляже.