Шмидт и сам это понимал, и послал водолазов в колодец для очистки совести и для возможных отчетов. Он по-прежнему не хотел давать делу огласку, но пропавший мальчик всё менял. Дело переставало быть только его; растерянные, на грани паники родители сейчас сидят в приёмной у Горского и требуют выяснить, где их мальчик и куда делся Бессмертный. И Горский тянул, сколько мог, и ждал сообщений от Шмидта, а ему нечего было сообщить.

Он отпустил водолазов и кинологов, которых привлёк совсем уж на крайний случай; отпустил остальных сотрудников и даже заплаканную Лизу и теперь стоял и тупо смотрел в колодец. Он не знал, что ему делать дальше. За сорок лет работы в органах это ощущение тупика и бессилия овладевало им всякий раз, как он пересекался с Бессмертным. И вот сейчас, когда он взял его, взял с поличным, он снова ощутил пугающее бессилие перед запредельной тайной.

Бессмертный у него на крючке, ему теперь не уйти. Но это было совсем не то, чего хотел Шмидт. Он хотел разгадать тайну Бессмертного, а не привлечь его за похищение ребёнка. Если привлекать по всей форме, дело уйдёт из его рук и в лучшем случае Бессмертного просто посадят. А в худшем…

В худшем, если те, кто будут вести это дело, докопаются до того же, что и он, Бессмертного упрячут в Тёмниковских лабораториях, а Шмидту скажут спасибо и отправят на пенсию. И он так никогда и не раскроет тайну, над которой бьётся уже тридцать лет.

Завибрировал телефон. Шмидт выпрямился, посмотрел на экран.

– Да, Горский, слушаю.

– Нашли что-нибудь, Леонтий Васильевич?

– Пока нет, – Шмидт мрачно ковырнул носком ботинка сухой гравий.

– Да как же так, Леонтий Васильевич?! – в голосе Горского слышались панические нотки. – Ну куда он мог деться?!

– Успокойся, Горский. Ребята работают, рано или поздно мы его найдём.

– Успокойся?! Да у меня тут родители в печёнках сидят, требуют встречи с Бессмертным. Мамаша хочет ему глаза выцарапать, папаша собирается в Москву звонить.

– Скажи, что Москва уже здесь в моём лице. Угомони их как-нибудь. Мне нужно ещё время, Горский. Ещё немного, и мы расколем его. Скоро он заговорит, и мы всё узнаем.

«А если он не заговорит?» – подумал Шмидт выключая телефон.

– Где мальчик, Бессмертный?! Просто скажи, где мальчик, и мы всё уладим. Мы даже не будем выдвигать обвинение, – произнёс Никита в двадцатый или тридцатый раз.

Полчаса назад они втолкнули Бессмертного в допросную, усадили за стол и принялись за работу. Никита сидел напротив; Маргарита была на взводе и ходила по комнате за спиной то у Бессмертного, то у Никиты.

«Где мальчик?» – это был первый вопрос, который задал Никита и задавал в разных вариациях уже полчаса, периодически оттаскивая Маргариту, то и дело норовившую вцепиться в Бессмертного.

«Я понятия не имею, о чём вы говорите», – так, в разных вариациях, полчаса отвечал Бессмертный.

Невозможно было понять по его невозмутимому лицу, что он думает. Он казался растерянным и обескураженным в первые секунды после появления стажёров. Когда они взяли его за грудки и пригрозили утопить в его же колодце, если он немедленно, сию же секунду не скажет, что произошло и куда делся мальчик, Бессмертный, кажется, даже поверил. Ребята были в такой панике и растерянности, что просто от безысходности могли и впрямь отправить его вслед за Костиком.

Несколько секунд Бессмертный оценивал ситуацию, а потом ухмыльнулся. «Ну, попробуйте!» – словно бы говорила эта ухмылка. У Никиты возникло сильнейшее желание проверить, настолько ли этот тип бессмертный, как следовало из его биографии. Остановило его только появление Шмидта.