Что пытаются «вписаться» в Социум.

А вот я – не пытаюсь.

Или мне доставляет извращенную радость сознание того, какой я умный. И изобретательный. И, скорее всего – я такой именно благодаря «обработке»…

Нет, я не буду лечиться, и посещать психоаналитиков и терапевтов.

Потому что уверен – все мои «лечившиеся» сотоварищи продолжают видеть кошмары. И просыпаться в панике, в насквозь пропотевшем белье, со сведёнными судорогой мышцами и перекошенным беззвучным криком лицом. Потому что какой психоаналитик, пусть даже с помощью гипнотерапии, поможет полностью забыть такое?!

Темнота карцера, связанное в козла* онемевшее тело, и чёртова соль под голым боком, разбитые в кровь губы и насыпанный в глаза перец – разве это можно забыть?!

* человеку связывают руки и ноги, соединяя их за спиной.

А пинки в живот и пах окованным носком сапога, когда с замиранием сердца гадаешь: куда придется следующий удар? А мешок на голове, и верёвка на шее, которая то стягивает, то вновь пропускает сквозь горящее горло крохотную порцию воздуха?.. А панические мысли – вдруг всё, такое пока короткое земное существование, вот так и закончится: если внезапно в голове мучителей сверкнет, разгораясь прихотливым отсветом адского пламени, некое воспоминание, или нахлынет припадок беспричинной ярости на весь мир? И кровожадный Зверь их подлинной, глубинной, Сущности, выберется наружу?!

Или они попросту отвлекутся, забудут на секунду ослабить давление удавки, поглощенные беседой, забудут что у них в руках – чья-то Жизнь, и не позволят глотку воздуха ворваться в горящие, трепещущие и раздираемые удушьем, легкие… А бочка – бочка обитая изнутри заточенными гвоздями! – так, что не прислонишься, не распрямишься, и даже не сдвинешься – в томительные часы, (кажется – что дни ожидания!) пока они не откроют крышку…

А не сдвинешься – чтобы не пораниться, не истечь кровью, и, потеряв сознание от слабости, не рухнуть на только и ожидающие этого отточенные острия, которые уже не позволят вырваться из цепких лап ее Величества мучительной Смерти!

И всё это – в кромешной тьме, и абсолютной тишине, когда знаешь: кричи – не кричи, никто не услышит, а палачи придут, только когда решат прийти. Сами. А не выживешь – так и ладно. Там же, за садом, где уже восемь безымянных могил – да никаких не могил, а тщательно закопанных и замаскированных ям с телами! – они ночью выроют новую… И закопают в случае чего. Сообщив, конечно, в полицию, что ты пустился в бега!.. Только Вера, фанатичная и слепая Вера в то, что вытерплю, и отомщу, когда вырасту, и поддерживала тогда, в так называемом детстве…»

Когда хэрр Магнус Ханссон входил в свой банк, дождь только начинался. Шофер, открывший ему дверцу и подержавший зонтик, пока он дошел до парадного, откозырял на его кивок, и величаво и плавно, словно Линкор, двинул монументальную машину – в гараж. Задержавшийся на крыльце Ханссон убедился, что зрители – некоторые прохожие даже замедлили шаг! – «оценили» его приезд по достоинству.

Это всегда так приятно – знать, видеть, что ты произвел впечатление!

Первые крупные, «породистые», капли серыми точками начали возникать на асфальте улицы – словно кто-то бесшумно, но неумолимо, вгоняет в мостовую гвозди…

Хитро усмехнувшись в аккуратно подстриженные усы, хэрр Ханссон погладил отполированное его цепкими пальцами корневище экзотической секвойи, которую ему преподнесли на пятидесятилетие друзья, и которое уже двадцать лет верно служило в качестве рукоятки любимого зонтика: открывать монументальное полотнище не пришлось. Так что не придётся и сушить. Обратно его точно так же быстро и удобно доставит личный «Мерседес-Майбах», а уж дома дворецкий пошлёт кого-нибудь подержать над ним один из домашних зонтиков, пока он пройдёт до парадного входа особняка. Председатель правления четвёртого по объёму оборота Банка страны имеет право на маленькие личные удобства.