— Они должны искупить вину за то, что подвели богиню-матушку.

— И долго можно прожить так? Это же какая-то пытка…

— Никто не знает, госпожа, сколько они живут, – ответила Эйва. — Об этом не говорят за пределами храмов, а из мира их никто не видит после того как их возвращают.

— Постой, – и это было так странно, так неприятно. — Может ты ошибаешься?

— Увы, – взгляд горничной был полон сожаления. — Я точно знаю об этом.

— Я думала, что их просто возвращают, – пробормотала Ланира скорее себе, чем служанке. — Что они просто живут в храме, больше не могут оттуда уйти, но что их закрывают в комнатах и… и морят голодом? И они только и делают, что молятся? Это ужасно…

За завтраком она смотрела на Шэйли и с одной стороны в герцогине было это непреодолимое желание избавиться от девицы, тем более, что за это возможно получить благословение и забеременеть, но с другой – такая участь. И дело было даже не в том, что Ланира судила по себе, дело было в том, что внутри было отвращение к её дядьке, отвращение к этой вот воле какой-то там богини – почему нельзя просто жить в своё удовольствие и не думать об этом всём?

В тот день она столкнулась с Ианом на лестнице и точно зная, что никого на втором жилом этаже нет, вцепилась в него, обнимая со спины. Это было скорее отчаянной попыткой сделать всё как было раньше, чем стремление к низменному и плотскому удовлетворению своего голода.

В Иане Ланира находила такую порой, как воздух необходимую поддержку. Он был держателем её секретов, знал о ней намного больше, чем кто бы то ни было, хотя Верон тоже знал, но не так интимно, как Иан, а главное младший Шелран никогда не осуждал её за прошлое.

— Лана, – рыкнул он, пытаясь скинуть её руки.

— Пожалуйста, Иан, – уткнулась она ему в спину. — Ну прости меня, я тебя прошу. Перестань, это же невыносимо. Ну, что ты хочешь, что мне сделать? Иан, мне так плохо без тебя…

— Лана, – он сжал её запястья так сильно, что она всхлипнула от боли, но отпускать его была не намерена.

— Нет, не пущу, – с трудом, но упрямством, прошептала она в него. — Хоть руки ломай.

— Прекрати истерику, – и конечно он смог расцепить её руки и уйти, оставив одну.

Несколько дней она, не в силах оставаться в доме, уходила в поля.

Ниилла её утомляла, Иан возился со своей убогонькой супругой, гулял или выезжал на неспешные конные прогулки, но чаще уезжал один. Верон оставался в доме с хозяйкой – не обращая на супругу никакого внимания, он светился заботой и участием по отношению к помещенной сестрице.

Мучаясь хандрой и не находя поддержки и развлечений, Ланира вспомнила, что умеет рисовать. Нашла в доме всё, что нужно, попросила экономку купить в городе краски, и теперь после завтрака отправлялась на природу, пытаться унять себя.

Стоя где-то в поле, лицом к горам, с целеустремлением безумца кропотливо переносила увиденное на холст. Когда она училась живописи, была лучшей ученицей, именно потому что всё всегда делала на отлично, она просто не могла позволить себе делать хуже, или не достаточно хорошо – Ланира зависела от похвалы так же как новорожденный от грудного молока.

Пейзаж был уныл и скуп на краски, но в этом как раз герцогиня видела что-то такое, особенное, словно проведение – вот она и этот пейзаж и всё такое… никакое!

А ещё было прекрасно, что тут не было ни души, поэтому не нужно было объяснять какого низшего она не берёт с собой сопровождающего, потому как только ненужной обузы ей не хватало, в виде Юллин, например.

В один из этих дней на завтрак заявился глава городского совета.

— Простите, ваша светлость, – оправдывался тучный, лысеющий мужчина, смущённо оглядываясь по сторонам. — Я не хотел вас отвлекать, просто лошадь захромала, поэтому я не успел к вам до завтрака.