На «стриту13» мы регулярно посещали «Пельменную» в проезде Художественного Театра14, в основном, с целью употребления спиртных напитков15. В один из заходов, привычно взяв две двойных порции пельменей с уксусом (масла или сметаны почему-то не захотелось) и два кофе со сгущенкой (из-за потребности в стаканах), мы сразу выпили обжигающее, приторное пойло. Митька под стойкой наполнил в край граненые сосуды «белой», бутылку из-под которой немедленно забрала местная уборщица «Тёть Маня». По соседству группа модно разодетых «пионеров16», бросив под ноги импортную яркую сумку, шумно разливала портвейн и пренебрежительно и брезгливо разглядывала нас, озирающихся «работяг». «Пельменная» глядела на улицу огромными окнами в пол и просматривалась насквозь, что регулярно привлекало бдительных стражей порядка. В этот раз внутрь стремительно ворвался наряд милиции, и с возгласами «Распитие?!» блюстители начали рыскать по залу. Как по команде, мы с «Нильсоном» залпом вбросили сорокаградусный напиток и дружно воткнули вилки в пельмени, синхронно обмакнув их в плошку с засыхающей горчицей. Просканировав скромную трапезу, милиционеры без всякого интереса миновали наш столик и окружили застигнутых врасплох модников, после чего этапировали всю компанию в отделение под насмешливым Митькиным взглядом.

Через пару месяцев «Нильсон» вполне обжился на новом месте и тщательно изучил ближайшие окрестности. Самым притягательным оказался Клуб Трехгорки, до которого от Митькиного дома ходу было минут семь. В те времена в небольших и неприметных очагах культуры регулярно случались не анонсируемые полуофициальные концерты рок-исполнителей и втихомолку проходили сеансы иностранных кинокартин, не допущенных к прокату широким экраном. Мы с удовольствием отметились на «сейшене» Монина со сборным коллективом, но существенно сильнее зацепил просмотр итальянского фильма «Площадь Сан-Бабила, 20 часов». После него я еще сильнее возненавидел любые проявления фашизма и неонацизма и твердо уверился в постулате «Добро должно быть с кулаками!». Кроме идеологического воздействия картина в значительной мере повлияла на дальнейшую форму одежды и надолго привила любовь к армейским паркам, клешёным джинсам и тупоносым ботинкам, по моде итальянской лево – ориентированной молодежи. К персонажам в узконосой обуви со скошенными каблуками и зауженных джинсах в обтяжку я долго относился с подозрением.

Митька посещал занятия на военной кафедре, невзирая на статью в военном билете, и с целью ее снятия на пятом курсе отлежал две недели в Лефортовской больнице. После чего провел месяц в армейских лагерях под Калининым17, куда я с молодой женой Галиной и примкнувшей Людмилой на выходные вырвались его навестить. Гостеприимный «Нильсон» выпроводил сокурсников из десятиместной палатки, где мы практически безвылазно провели два незабываемых дня. Утром воскресенья Галка с Митькой решили посетить продуктовый ларек с целью восполнения заканчивающейся закуски, на полпути им встретился пьяный в дым низкорослый дежурный офицер-бурят. И сразу пристал к Галине: «Курсант! Смирно! Как фамилия?! Почему одет не по уставу?!». Красавица супруга опешила, а верный себе «Нильсон», во избежание дальнейших неприятностей, одним ударом погрузил вахтенного капитана в глубокий сон, вызвавший у незваного спарринг-партнера ретроградную амнезию. Происшествие никоим образом не помешало получению Митькой заслуженного лейтенантского звания.

К окончанию академии его отношения с отцом нормализовались, и Палыч даже помог с «эксклюзивным» столичным распределением. «Нильсона» определили экскурсоводом в павильон «Земледелие» на ВДНХ, куда я регулярно приезжал на провед. После перерыва на обед, состоящего из портвейна с чебуреками, мы возвращались на его рабочее место, и я катал похвальные отклики в книгу отзывов, причем, при превышении нормы употребленных напитков – на английском языке от группы иностранных туристов.