Потрясенный эпическим повествованием и шекспировскими страстями, я усугубил и, как следствие, не озаботился выяснением у Юрия номером его и Петькиного телефонов. В последующие заходы в полюбившуюся пивную ни того, ни другого не встречал, и уже не рассчитывал когда-либо увидеть Петруччио.

Сразу после Нового 2019 Года меня выискал один из сокурсников: «В феврале исполняется 40 лет выпуска. Есть предложение собраться!». Путем невероятных усилий двое активистов смогли локализовать две трети нашего потока. И в середине марта мы, наконец, встретились. Большинство однокашников я не видел все 40 лет. Народ, конечно, внешне сильно изменился, но через двадцать минут всё «вернулось на круги своя», как и не расставались.

Среди остальных Петруччио выделялся поджаростью и моложавостью. Толком поговорить не удалось из-за радостной сумбурности общения, непрерывно прерываемого все новыми прибывающими участниками встречи. Но основные вехи жизненного пути Петька успел осветить: длительная работа на «ящике27», запоздалая женитьба, скоротечный развод, «трезвость – норма жизни» последние два десятка лет и три года заслуженного пенсионерского отдыха на подмосковной даче. Последствия плачевно завершившейся любви армейской поры преследовали Петра очень долго и еще не раз отрицательно аукались в дальнейшей жизни, но «если бы было можно – я бы все повторил сызнова!». Расцвечивать речь неожиданными взмахами длинных «грабок» он так и не отучился.

В юношеские годы ближний ареал моего времяпрепровождения простирался от парка Коломенское на юге до Таганской площади на севере. Но большая часть досуга приходилась на окружность существенно меньшего радиуса, ограниченную с одной стороны началом Автозаводской улицы и Новоспасским монастырем с другой. Все дворы и закоулки в этом пространстве были изучены до мелочей.

Праздновать начало лета мы начинали 1-го Мая, когда Вовка «Афанасий» сменял зимнее облачение типа «лишенец», надеваемое первого сентября, на летнюю униформу «хроник». Теплый прикид был искусно составлен из заношенного серого «интеллигентского» пальтеца, облезлой кроличьей шапки с опущенными ушами и дополнен дедовыми валяными ботами «финский партизан». Весенне – осенний гардеробчик представлял собой застиранную майку-алкоголичку неопределяемого цвета, синие треники с вытянутыми коленями и обшарпанные коричневые сандалеты.

В Вове через край била тяга к эпатажу и требовала реализации ярко выраженная актерская жилка. Остальные члены дворовой «могучей кучки» не могли похвастаться столь явным пренебрежением общепринятыми нормами и наряжались, как большинство наших сверстников той поры: щёголи – в единственные, добытые путем невероятных ухищрений джинсы и батник, остальные – в беспартийные брюки и рубаху.

Долгими летними днями мы нарезали круги по любимым местам района с эпизодическими посещениями общепитовских точек разлива, и время от времени выбирались пофордыбачить (по Вовкиной терминологии) в центр – на улицу Горького или Калининский проспект – себя показать и на других посмотреть. Внешний вид «Афанасия» вызывал «фурор» на Тверском бульваре, где он норовил завладеть вниманием прогуливающихся модных «центровых» барышень. Как правило, их кавалеры с недоумением, на грани тихого ужаса озирали веселую компанию, хотя нам самим казалось, что мы ничем им не уступаем. Ближе к вечеру мы возвращались в «родные пенаты» и направлялись праздновать жизнь за дружескими беседами и с юношескими восторгами в укромные, мало кому известные закутки Пролетарского ландшафта.