Туве вздыхает.

– Я поеду домой, к папе.

– Ну тогда поезжай к папе.

– Да.

Туве опять замолкает. Похоже, она хочет что-то спросить, но что?

– Делай как хочешь, Туве, – соглашается Малин и понимает, что именно этого ей сейчас не стоило говорить. Нужно было сказать что-нибудь вроде: все образуется, я заберу тебя из школы, я хочу крепко обнять тебя, я буду другой, как ты себя чувствуешь, любимая дочь?

– Как ты, мама?

– Как я?

– Ладно. Заканчиваем. Сейчас у меня урок.

– О’кей, пока. Созвонимся позже. Целую.

Дождь стучит по крыше.

Харри смотрит на нее с сочувствием. Он все знает. Почти.

– Ты опять живешь в городе? Я догадался, когда забирал тебя сегодня утром.

– Приятно было вернуться домой.

– Не будь так строга к себе, Малин. Мы всего лишь люди.

Туве заканчивает разговор и оглядывает своих одноклассников, носящихся взад-вперед по коридору школы «Фолькунгаскулан». Она смотрит на высокие потолки и арочные окна, через которые из внешнего, затопленного дождем мира проникает тусклый свет. Какими маленькими и беззащитными кажутся ученики на их фоне!

Ах, мама…

Конечно, она должна была перезвонить. А о возвращении домой, к нам, она, похоже, вообще не думает. И вот злоба снова разрастается у девочки под сердцем и становится невыносимой. Мама говорила коротко и деловито, было ясно, что она хочет объясниться как можно скорее, она даже не спросила, как я себя чувствую, зачем я вообще звонила. Просто она опять хочет пить свой проклятый спирт.

Я знаю, зачем я звонила.

Я хотела, чтобы она вернулась домой, чтобы мы стояли с ней на кухне, обнимались, и я смотрела на нее.

Хватит думать об этом, Туве.

С досады она бьет себя мобильником по голове.

Хватит об этом думать.

Метрах в двадцати от нее трое рослых парней окружили маленького толстого мальчика. Туве знает, кто он. Иракец, с трудом понимающий по-шведски, и этим троим нравится его донимать. Проклятые трусы!

Ей хочется подбежать к ним и сказать, чтобы прекратили. Но они такие большие, намного больше ее самой.

В голосе мамы слышалось разочарование, когда Туве сказала, что собирается к папе. А ведь она надеялась, что и мама тоже приедет туда, хотя в глубине души знала, что так не бывает в мире взрослых, что там все страшно запутано.

А теперь парни бьют мальчика, которого зовут Аббас.

Туве кладет ручку и записную книжку на пол перед своим шкафчиком и протискивается сквозь толпу школьников к трем хулиганам. Она толкает самого длинного из них кулаком в спину и кричит: «Нашли бы вы лучше кого-нибудь другого, более подходящего вам по росту!» Аббас плачет, Туве видит это, а удивленные глупые верзилы пятятся и в страхе глазеют на нее. «Исчезните!» – кричит она, а они смотрят на нее, как на опасное животное. И тут Туве понимает, чего именно испугались парни. Они, конечно, знают о том, что случилось в Финспонге, что она пережила, и это заставляет их питать к ней уважение.

«Трусы», – думает она, обнимая Аббаса. Он маленький и мягкий. Туве представляет на его месте свою маму, которой, чтобы утешиться, достаточно ее объятий и заверений в том, что все будет хорошо.

«Квартира Акселя Фогельшё поражает роскошью, если говорить языком агентов по недвижимости, – думает Малин. – Однако все это – лишь жалкий отблеск великолепия замка Скугсо».

Один вид панелей и лоснящихся толстых ковров с замысловатым восточным узором вызывает в ней новый приступ головной боли. Настоящие и дорогие, совсем не похожие на те, с аукционов, что лежали на полу в квартире ее родителей. Потертая кожа кресел мерцает в свете хрустальных люстр и канделябров.

Перед Форс в кожаном кресле сидит мужчина с почти докуренной сигаретой в правой руке.