– Э, мужик! – позвал Окрошка, – Ты там что, весенние подснежники собираешь?

Мужик поднял голову, и Окрошка поразился выражению его глаз. Они были серые, но казались белыми – выцветшими и какими-то неживыми. А лицо у мужика было худое и бледное, как у выходца с того света. Окрошка даже вздрогнул и незаметно перекрестил свой впалый живот. А мужик вдруг улыбнулся, но как-то грустно.

– А подснежники только весенними и бывают, – сказал он, – летом не растут.

– Да ну? – иронически произнёс Окрошка.

– Ну да, – в тон ему ответил мужик с неживыми глазами, – заходи. Перед калиткой стоишь.

– А это твоя дача?

– Моя. Заходи, не бойся.

– А чего мне бояться, я человек вольный. Захочу, и без твоего приглашения зайду, – и зашёл.

– Ты бомж? – спросил мужик, когда Окрошка подошёл.

– Это ты почему так решил?

– Сам же сказал – вольный человек. Да и воняет от тебя.

– Воняет, не нюхай, – обиделся Окрошка, но тут же забыл про обиду, – так ты лук тут собираешь?

Мужик пожал плечами.

– А я не знаю, что это, – сказал он, – Вышел в огород, смотрю – травка какая-то из земли пробивается.

– Это лук, – тоном специалиста заявил Окрошка, – солнышко пригрело, он и попёр из земли. Видать, осенью луковицы не все выкопали, в земле оставили. Вот он и прёт. Весна, всё к солнцу тянется. – Окрошка задрал голову, и, подставив щетинистые щеки лучам солнца, улыбнулся, – Весна! Тепло, как летом. Солнышко пригревает. Эх, окрошечки бы сейчас! К твоему луку огурчик бы, яичко, сметанку, колбаски бы… А давай окрошку сделаем? Чегой-то я есть захотел.

Мужик усмехнулся:

– У меня, кроме лука, к окрошке нет ничего.

– Совсем ничего?

Мужик отрицательно покачал головой.

– А чем ты питаешься? – поинтересовался Окрошка.

– Со вчерашнего дня ничем. Продукты были, но за зиму всё съел. Вчера последнюю горсть перловки сварил. А сегодня вот, – мужик указал на пробивающиеся из земли тоненькие зелёные пёрышки лука, более похожие на молодую осоку, – только это.

– Небогато живёшь, – констатировал Окрошка, – ты что, здесь зиму перезимовал?

– Перезимовал, – вздохнул мужик, – только надо говорить не «зиму перезимовал», а просто «перезимовал». Масло масляное получается.

– Грамотный? Как звать-то тебя, грамотей?

– Алексеем Алексеевичем Сидоровым.

– Длинно. А меня коротко зовут – Окрошка.

Сидоров скупо улыбнулся:

– Окрошка, потому что окрошку любишь?

– Не то слово. Я её, окрошку эту, каждый божий день есть могу, и не надоест нисколько. Даже зимой могу. И в завтрак и в обед, и заместо ужина. Ночью спроси: «Окрошка! Окрошку будешь?». Скажу: «Давай!». Окрошка – это ж сплошные витамины и удовольствие… Ну, ладно. Нет у тебя ничего, и ладно. Ты мне, Ляксеич, лучше расскажи, что делать будешь, коли у тебя кушать нечего. Ты что, и дальше будешь на этой даче сидеть? Ждать, когда плоды-ягоды у тебя на огороде вырастут?

Сидоров пожал плечами.

– Долго ждать придётся, – продолжал Окрошка, – что-то не пойму я. Жратвы у тебя нет. Денег, по ходу, тоже. На бомжа смахиваешь. Худой, одежонка так себе. Но жилплощадь, – он указал на домик Сидорова, вросший в землю, – вроде как имеется. Ты кто, Ляксеич?

– Да, наверное, всё-таки бомж, – предположил Сидоров.

Окрошка откинул голову назад, внимательно осмотрел нового товарища. Предложил:

– Напарником ко мне пойдёшь? Выглядишь подобающе для нищего. Как будто болел долго. Таким из жалости подают. Пойдёшь?

Сидоров не стал возмущённо отвергать предложение калеки. Подумал и согласился. К прежней жизни возвращаться он не хотел, а жить как-то было надо. Наплевать на всё и жить, вспомнил он слова капитана Мотовило.

Так он стал бомжом.