Яцек помолчал задумчиво.

– Не понимаю, – наконец сказал он. – С чего ты взял, что они такие жестокие? Почем тебе знать?

Жуга пожал плечами.

– Самое жестокое в этом мире – детские игры, друг Яцек. Чтобы понять это, надо просто-напросто вырасти. Кто взрослеет в двадцать лет, кто – в пятнадцать… А иной рождается стариком.

– Это ты, что ли?

Жуга поднял взгляд:

– Может, и я… Не все ли равно? Давай лучше подумаем, что делать-то теперь с ними, со всеми.

Яцек покосился на детей.

– Они что, спят?

– Спят, – кивнул Жуга.

– Отведем их обратно… А крыс убей. Утопи, вон, в реке…

Жуга криво усмехнулся.

– Уж больно у тебя, Яцек, просто все получается: «Тех вернем, этих прибьем»… Погоди кулаками-то махать. Крысы в город новые придут, как ни старайся – это уж, как пить дать, точно. В этой жизни только одно имеет значение – смерть. А чья – не важно. Так что, не надо их топить. Попробуем иначе.

– Ты так думаешь? – неуверенно спросил Яцек.

– Я – знаю, – отрезал Жуга и подошел к ребятишкам.

Он постоял в задумчивости около них, коснулся каждого рукою и сказал что-то – Яцек не расслышал толком, что именно. Отступил назад.

– Что ты с ними сделал? – обеспокоенно спросил Яцек.

Жуга передернул плечом и поморщился:

– Да почти что ничего…

– Нет, все таки? – не отступал тот.

Жуга взглянул на Яцека так странно, что по спине у того вдруг забегали мурашки, и всякая охота спрашивать почему-то отпала сама собой. Яцек внезапно понял, что он ровным счетом ничего не знает об этом рыжем пареньке с таким нелепым именем, который так вот запросто способен увести из города кого угодно, когда угодно и куда угодно.

Жуга меж тем опять повернулся к детям, которые по-прежнему стояли, не двигаясь, и протянул руку.

– Ты, – он тронул за плечо Кристиана. – Ты больше не будешь заикаться. А ты, Фриц, не стыдись отныне своего роста. Магда… Ты вырастешь, станешь очень красивой, и будешь счастлива, поверь мне. – Жуга опустил руки и еще раз оглядел всех троих. – Больше никто не назовет вас слепыми мышатами. Это я вам обещаю. А теперь… – он покосился на крыс, – … отпустите их.

Два мальчугана и девочка не шевельнулись, стояли, молча глядя перед собой. И вдруг… поляна ожила, наполнилась шорохом и писком – хвостатые зверьки суматошно заметались в жухлой осенней траве, сталкиваясь, разбегаясь и тут же прячась, и меньше чем через минуту все крысы исчезли, лишь поблескивали изредка в ночной темноте черные бусинки глаз.

Жуга кивнул и улыбнулся.

– Вот и все, – сказал он Яцеку. – Не было бы счастья, да несчастье помогло. Отведешь детей обратно, Яцек?

– А ты? – опешил тот. – Ты разве не вернешься?

– Оглянись, – вместо ответа сказал Жуга.

Яцек глянул через плечо и увидел, как просыпается среди ночи растревоженный Гаммельн. В окнах загорались огни, то и дело мелькали красные точки факелов, а минуту спустя зазвонил отчаянно самый большой соборный колокол.

– Видишь? – Жуга виновато улыбнулся. – Нельзя мне туда… А ты возвращайся. Если что – вини во всем меня, тебе ведь жить еще с ними. А я пойду, пожалуй.

– Но… – запинаясь, начал тот. – Но куда?

– Не знаю, – Жуга вздохнул. – Теперь уже не знаю… Много есть мест, где я хотел бы побывать, – он развязал вдруг мешок и вытащил что-то, завернутое в тряпицу. – Не в службу, а в дружбу, Яцек, зайди потом как-нибудь к Готлибу, передай ему.

– Что это?

– Горный воск.

– А дети?

– Дети проснутся скоро. Ну, бывай здоров, – он вскинул было котомку на плечо, как вдруг нахмурился, припоминая что-то, и хлопнул себя по лбу. – Вот незадача!

– Что?

– Совсем забыл… Когда уходили мы, я там горшок с кашей оставил на столе кипеть. Кто же знать мог, что все так получится! Остудить бы надо.