Она оборачивается к нему и медленно произносит:

– Ох уж эта пресловутая российская вер-ти-каль! – как бы соглашаясь с его выводами.

– Она самая, – кивает он, не чувствуя подвоха.

– И все хотят подняться по этой вертикали хоть на этажик, хоть на пролетик. А лифт работает с перебоями. – Светлана делает короткую паузу, раз-два-три, и заканчивает самым невинным и веселым тоном: – Зато у хорошеньких женщин с сексуальной попкой шансов больше, особенно если ходить на работу в короткой кожаной юбчонке.

Они несколько секунд смотрят друг другу в глаза, после чего Светлана начинает тихо посмеиваться.

– Расслабься! Видел бы ты свое лицо!.. Не грузись, ты сам подставился, – все еще улыбается она.

Это достойная месть за «ты слишком стара». Глеб ерошит волосы на голове.

– Брр, я, конечно, не ожидал, что мои наблюдения за разрастанием трудового законодательства можно трактовать в таком ключе, но окей, лещ засчитан, – улыбается он в ответ на ее улыбку.

– Это не лещ. – Светлана щелкает пальцами. – Можешь считать, что это было четвертое.

Вот теперь она отбила! Это точно не «опоздашка-догоняшка». Настала его очередь гонять воздух условной ракеткой вслед улетевшему условному мячу.

Светлана ликует, проходит к окну. Накрапывает дождь, пасмурно, но тепло и безветренно. Если смотреть только на тополиную аллею, как бы не замечая берез и американских кленов, растущих вокруг коробки детской площадки, то можно подумать, что еще лето. Так она делала, когда была школьницей: в первые сентябрьские недели нарочно не видела желтеющих деревьев, покорно сдавшихся календарю одними из первых. Вычеркивала этих дрогнувших предателей из картины мира, проходила мимо, отворачивалась. Не смотреть на березы и американские клены! Смотреть только на высоченные тополя, на этих стойких солдатиков, верных стражников свергнутого короля Августа, удерживающих листву в полной зеленой готовности до самой середины, а иногда и до конца сентября. Но в итоге сдавались и самые верные, вступал в права воспетый Пушкиным багрец. И все вроде бы было правильно, а то, что делала Светлана, напротив – ужасно глупо, но почему-то ей нравилось тайно ото всех носить в себе болезненную сладость иллюзии еще одного продленного лета.

Двор огромный. Хозяева гуляют с собаками, мамы стоят с колясками под навесами подъездов. Всего год назад она мечтала, как оборудует рядом с этим панорамным окном свой рабочий стол, поставит кофемашину, будет сидеть за компьютером и в перерывах наблюдать за простой дворовой жизнью. Мечты не сбылись, но получилось все на удивление лучше того, что она могла себе нафантазировать. Жизнь интереснее любой аффирмации. И вообще, ломиться в закрытые двери и жить иллюзиями – теперь не в ее правилах. Глупо заставлять кого-то выполнять свои прихоти, права прабабка. Прихоти – дело добровольное. Она мысленно подмигнула своей легендарной родственнице.

– По-прежнему не смотришь на желтеющие березы и американские клены? – спрашивает Глеб.

– Неа, смотрю на все без иллюзий, – усмехается Светлана.

Чайник оповестил жалобным писком о том, что он справился со своей задачей.

– Сколько времени… – интересуется Глеб.

– Пять примерно.

– Нет, я о другом, сколько времени ты меня ненавидела?

Этот неожиданный переход от шуток к серьезности был бы похож на заранее продуманный ход – вполне в духе Глеба, – но сейчас Светлана уверена в том, что это не подстроено. Своим спонтанным намеком на удачную Катькину карьеру от простой помощницы до жены владельца агентства женщина даже немного гордится, но этот намек можно интерпретировать и как пас, передачу мяча. Значит, Глеб сейчас тоже импровизирует.