Бежим – галопом, во весь опор – к распахнутой двери, мама встречает на пороге, все мамы встречают на пороге, удивленно смотрят на грозу, а это кто с вами, говорим – гроза.

Ой, какие вы молодцы, что грозу привели, говорит мама, а то мы уже всех собрали, всякой твари по паре, и солнце, и луну – а грозу не нашли, думали, она погибнет. Скорей, скорей, говорят мамы – и мы бежим в дом, и за нами захлопывается исполинская дверь толщиной с человеческий рост, и грозе пододвигают кресло у очага, наливают чашку чая. Снаружи уже грохочет, удар в сколько-то там мегатонн, выжженная земля под выжженным небом. Мама спрашивает у вас, а вы моих не видели, ну трое их, еще быстро бежать не могут, вы им что-то про лес и дерево говорили – и вы не знаете, что ответить…

Что с моими детьми, спрашивают меня.

Что с моими детьми, спрашиваю я себя.

Почему мой старший сын летает только в одном направлении, с северо-запада на юго-восток, почему не сворачивает на север, на юг, на восток, на запад, почему летит только так.

Я не знаю, говорю я им.

Я не знаю, говорю я себе.

Почему мой младший сын летает только в одну сторону, с северо-востока на юго-запад, почему не летит на юг, на север, на запад, на восток.

Я не знаю, говорю я им.

Я не знаю, говорю я себе.

Почему я подхватил его – старшего сына – неумолимо падающего с небес, потому что так положено, подхватывать тех, кто падает, я знаю это, я видел это сотни раз, подхватывают падающих детей, чтобы снова поднимались в небо, расправляли крылья. Почему я называю его старшим сыном, разве так появляются сыновья, нет, они, конечно, летят по небу, и падают, и мы подхватываем их – но до этого бывает еще что-то, еще много чего, не бывает, чтобы вот так, сразу – падает с небес, и едва успеваешь стремительно подхватить падающее нечто.

Почему я подхватил его – младшего сына – неумолимо падающего с небес, при этом еще и пылающего, почему я подхватил его, обжигая свои крылья, беспомощно кувыркаясь с ним в облаках, подхватывая нечто пылающее, гаснущее в тумане.

Что с моими детьми, спрашивают меня.

Что с моими детьми, спрашиваю я себя.

Почему старший сын не говорит, спрашивают меня, почему не слышно его песни в туман облаков. И я не могу объяснить, что его песня слышна, но нужно прислушаться к таким высоким частотам, которые не может уловить даже самое чуткое наше ухо.

Почему младший сын не говорит, спрашивают меня, почему не звучит его песня в облачно-белом тумане.

И я не могу объяснить, что его голос звучит так, что неслышим для простых смертных, зато его голос уносится в бесконечные дали до самых звезд, – но кого это волнует среди крылоптиц.

Что с моими детьми, спрашивают меня.

Что с моими детьми, спрашиваю я сам себя.

Почему наши дети сотканы из легких перьев и алой крови, горячего сердца и трепещущих крыльев – а твой старший сын соткан из титана и стали, электрических импульсов и солнечных батарей.

Почему наши дети сотканы из влажных глаз и хрупкого остова, криков, разрывающих горло, и биения мыслей – а твой младший сын из фаялита, нарочно выучили это слово, чтобы спрашивать тебя – почему.

И я не знаю, что ответить.

Казалось бы, так просто, – подхватить того, кто падает, не дать сверзнуься в бесконечные бездны, да есть ли там вообще что-нибудь далеко внизу – наверное, ничего, только облака.

Осень, пора завершений, осень, пора подведения итогов, осень, пора, когда представляют своих сыновей и дочерей, осень, пора свадеб, осень, пора обетов и нерушимых клятв.

Что с моими детьми, спрашивают меня.

Что с моими детьми, спрашиваю я себя.