Анита взяла картину в руки – та оказалась тяжелой, видимо, из-за массивной рамы. В левом нижнем углу можно было прочесть небрежно начертанное название: «Маунт-Бридж. Тринадцатого в тринадцать», а рядом виднелась замысловатая закорючка – подпись художника.

Что-то в пейзаже показалось Аните странным. Но что именно? Может, эти неестественно яркие листья или слишком четкие, будто рельефные, солнечные блики?

– Не скажу, что писал мастер, – размышляла она вслух, поворачивая увесистый четырехугольник так и эдак. – Скорее любитель. Отдельные мазки небрежны, а что-то, напротив, выписано с излишней старательностью, буквально по-ученически.

– Я не поклонник живописи, – равнодушно отозвался господин Шенье и захлопнул крышку чемоданчика. – Не отличу Рафаэля от Рембрандта. И потом… меня всего лишь попросили выступить в роли курьера.

Анита поставила картину на столик и отошла на два шага, чтобы лучше оценить перспективу.

– Тогда вам нужно написать еще и этому брату. Он наверняка изводится от нетерпения.

– Я написал своим, чтобы они с ним связались. Пусть знает, что посылка в целости и сохранности, как только выдастся возможность, я выполню свое обязательство.

– Какой вы ответственный! – Анита одарила его комплиментом, на что он ответил:

– Это дело чести, мадам.

Далее беседа перетекла под тент во дворе, где Вероника уже накрыла стол.

За ужином Алекс и Анита наперебой расспрашивали мсье Шенье о Европе, которую покинули более полугода назад. Француз отвечал, что за это время кардинальных перемен не случилось, по крайней мере во Франции. Вообще было заметно, что гость после длительного океанского перехода и насыщенного приключениями дня устал, ел он без аппетита, к мятному ликеру, сделанному Вероникой по креольскому рецепту, почти не притронулся. Глаза его слипались, и Анита прекратила расспросы. Не дожидаясь десерта, Шенье извинился и удалился к себе.

Максимов настоял, чтобы гость перед сном вывесил снаружи на дверь свой потрепанный дорожный костюм – единственную верхнюю одежду, которая у него имелась:

– Вероника почистит, подошьет… к утру будет как новый!

Француз поотнекивался, но все-таки уступил. Когда в его комнате все затихло, Анита вполголоса проговорила:

– Несчастный малый! Профессия у него полезная, но неизвестно, что его ждет в Луизиане. Народ там грубый, и в почете больше скотоводы, чем доктора.

Покуда господа обменивались мнениями относительно своего неожиданного постояльца, Вероника вычистила и починила его костюм, после чего удалилась к себе в закуток, дав понять, что свои обязанности она выполнила с лихвой.

Настенные пружинные часы – подарок сеньора Гарсии – показывали без пяти двенадцать ночи, когда Максимов зевнул, отложил чертежи, по которым завтра предполагал начать сборку парового двигателя для быстроходного катера, и напомнил, что пора спать. Анита с сожалением закрыла недочитанный роман Дюма и сделала шаг к постели, но в этот миг из комнаты француза донесся грохот.

Алекс вскинул голову, захлопал уже смыкавшимися от дремоты веками и потянулся к револьверу.

– Он что, с кровати свалился?

– Непохоже… – Анита подошла к двери, на которую Вероника повесила приведенный в порядок костюм, и деликатно постучала. – Мсье… с вами все хорошо?

Вместо ответа последовало яростное рычание, а вслед за этим раздался звон разбившейся стеклянной посудины – по всей вероятности, графина, что стоял на прикроватном столике.

Максимов, отбросив церемонии, саданул в дверь плечом, и она распахнулась. В комнате, освещенной тусклой свечой, царил кавардак: на полу валялись осколки, кровать была сдвинута, подушка с нее упала, а с оконной рамы, раскрытой по случаю ночной духоты, была сорвана сетка, защищавшая от мошкары. И главное – француз в комнате отсутствовал.