– Ну что встала-то? – поинтересовалась Нонна.

– Вон там он стоял, – показала на угол газона Клавдия Степановна.

– Кто?

– Федор.

Было это после войны. Сорок седьмой год. Девятое мая. Торжественное собрание возле Ленина. Клавдия Степановна, тогда просто Клава, пионерка, на линейке. И Федор, молодой ветеран, боевой танкист, грудь в медалях. Кажется, она его только тогда и заметила – до этого даже не видела, пусть и жили в одной деревне. Тот день даже сейчас перед глазами стоит, как цветная фотография.

– Любовь с первого взгляда! – хмыкнула Нонна.

– Выходит так! – спокойно согласилась Клавдия Степановна.

– А что ж ты упустила-то?

– Жизнь так сложилась. Пока подросла, он женился. Потом, когда развелся, я уже замужем. Сын, второй…

– Ну Сашка, муж-то, тебя за дело бил.

– За дело, – согласилась Клавдия Степановна.

– Надо было к Федору не ночами бегать, а с детьми перебираться. Не ходили бы сейчас, как два огрызка.

– Где ж ты была, советчица, в шестьдесят первом году?

– Деньги обменивала.

Клавдия Степановна выбралась из грязи газона, обтерла галоши о край бордюра. Возле ее переулка, на краю площади, раньше, при Союзе, стоял навес с лавочками. Вечерами там собиралось деревенское общество. Место называлось «парламент». Много было народу. Популярнее телевизора развлечение: сплетни-анекдоты, политика-работа… Клавдия Степановна не любила эти сборища. Быстро проходила мимо, отмахивалась от приглашений. Вся земля вокруг навеса была выстлана ковром семечной шелухи. А она – партийный работник, образованный человек. О чем с этими харями говорить?

А вот теперь, когда деревня одичала, а люди кто разъехался, кто поумирал, Клавдия Степановна до слез тосковала по этому ежевечернему сборищу. По людям. По спокойным лицам. Почему спокойным? Потому что знали про завтрашний день всё: утром на работу, вечером домой. И так до конца. Как говорили в старом советском фильме: «Что еще нужно, чтобы спокойно встретить старость?» А сейчас и жизни нет, и помереть страшно.

– Счастье только оглядываясь разглядеть можно, – поддержала Нонна.

– Кому и оглядываться не на что…

Клавдия Степановна осеклась, вытащила изо рта несколько черных волосков. Откуда они – волнистые, толстые? Как из овчинного тулупа выщипаны. Обтерла пальцы о юбку. На месте «парламента» из земли еще торчали короткие обрезки труб – туда были вставлены бревна навеса. Вот кто его разобрал? Неизвестно. Просто как-то утром шла в магазин, глядь – а «парламента» нету. Как деревня умирать стала, начались такие сюрпризы. Исчезли кадки с цветами перед памятником, цепи ограды. Кто взял – неизвестно. Появился высокий забор у соседей. Новые хозяева въехали. А старые где, Фирсовы? Неизвестно. Пропала маршрутка, что до Калуги ходила. Почему – опять неизвестно. И люди перестали общаться между собой, в гости друг к другу ходить.

– Ну ты-то, положим, и не ходила ни к кому, – заметила Нонна.

– Ну что ты рассказываешь! Надька Черткова – моя лучшая подруга была.

– Ага. И единственная.

– Просто люди как-то поменялись после развала Союза…

– И не говори. Я лично знаю одну пламенную коммунистку, которая в экстрасенсы переквалифицировалась.

– У меня бабка колдуньей была, между прочим. У нас это в роду. Ты же видела ее записи?

– Дуришь людей.

– Ничего не дурю. У меня, если хочешь знать, иной раз слова сами в заговоры складываются. Я и не знала никогда таких. Это все серьезнее, чем ты думаешь.

– Главное, люди верят, правильно? – хитро подмигнула Нонна.

– И что? Им тоже так спокойнее. Кому от этого плохо?

Клавдия Степановна зашла в свой переулок. И тут же, вскрикнув, замерла. Это становилось уже похоже на галлюцинацию. Бледная вытянутая рожа – как маска арлекина – мелькнула в залитой водой колее. Теперь даже успела разглядеть в подробностях: долгий нос, кривые губы, темные провалы глазниц. На блики уже свалить было нельзя – солнце затянуло в облака.