Но особняк, разумеется, и не думал исчезать. Стоял себе, лениво щурясь на нас скучной чередой маленьких окошек и вроде бы недоумевая: кто мы такие и как сюда попали? Вдруг изнутри дома раздался отчаянный женский крик:

– Стойтя! Куда вы, окаянныя, опять полетели? Не пущу я вас, и не проситя!

Из дверного проема выпорхнула стайка маленьких желтых птичек. Зависнув в воздухе на несколько секунд, они унеслись. Как оказалось, не слишком далеко. Мы увидели, что желтенькие комочки беспорядочно расселись на ветвях высоких елей вокруг поляны. На крыльцо выскочила полная тетенька с красным от негодования лицом. На ней было вкось надето смешное старомодное платье, а соломенная шляпка с лентами лихо заломлена на затылок. В дрожащих руках женщина сжимала кружевной зонтик. Быстро оглядевшись, она запричитала:

– Миленькие вы мои! Опять меня, несчастную, оставили! Одну- одинешеньку распокинули…

– Это Вы о птичках? – решила я вступить в разговор.

Женщина вздрогнула и выронила зонтик. Забавно было смотреть, с каким изумлением она воззрилась на нас, стоящих у крыльца. Даже, кажется, рот приоткрыла от душевного потрясения. Наверное, с минуту тетенька рассматривала нашу троицу. Наконец неуверенно протянула:

– Да, детки. О них я печалуюсь, о канареечках моих. Опять, сердешные, снялись да упорхнули, бедняжки неразумные! О-о-о…

Женщина завыла низким голосом и заломила руки. Иноземцев, не терпевший слез, быстро сказал:

– Ладно Вам уже кричать-то! Вон они, бедняжки Ваши, на елках сидят. Ничего с ними не сделалось.

Любительница канареек подняла глаза и бросилась с крыльца. Это ей удалось не сразу – мешало длинное платье, а подобрать его она от волнения забыла. Наконец, два раза запнувшись, женщина спрыгнула на землю и устремилась через поляну к деревьям. Добежав до высокой ели, она воздела руки вверх и завопила:

– Птиченьки мои, золотые, ненаглядные! Ох, не удумайте опять то же самое сделать! Христом-Богом молю вас, не надо!

Мы увидели, что канарейки на зеленых ветвях встрепенулись и захлопали крылышками.

– Наверное, сейчас улетят, – деловито предположила Светка. – Кому захочется всякую чушь слушать?

– Конечно, тем более что они на свободу вырвались, обрадовались. Как моя бабушка говорила, птице ветка дороже золотой клетки, – поддержал Ковалеву Сашка.

У меня были некоторые сомнения насчет вольнолюбия этих птичек, потому что я кое-что о них знала. Но спорить с Иноземцевым было некогда, потому что канарейки внезапно замерли, как бы оцепенев, и стали одна за другой падать вниз. Пушистые «лимончики», трепеща перышками, рассыпались на траве у ног своей хозяйки. То же самое происходило и на других елях, приютивших маленьких беглянок. Скоро все птицы лежали внизу, а их бывшая хозяйка, обхватив руками голову, рыдала. Даже издали было видно, что канарейки мертвы: ни одна больше не шевельнулась.

– Что произошло? – со слезами в голосе спросила Светка. – Может быть, деревья отравлены?

Мы, переглянувшись, побежали к женщине. Помочь ей было нельзя, но можно ведь человеку хотя бы посочувствовать…

– Не плачьте, пожалуйста, – сказала я, подойдя ближе. – Так их жалко, просто ужас! Но ведь канареек уже не оживишь.

– Успокойтесь. Вы не виноваты в их смерти, – добавила Светка и присела на траву рядом с женщиной.

Земля ощутимо дрогнула. Вокруг потемнело, и на наши головы дождем посыпались еловые веточки. Мы с Сашкой испуганно схватились друг за друга. Ковалева вскочила и оглянулась вокруг. Внезапно упавшие на мир сумерки стремительно густели. Налетевший ветер завыл в вершинах деревьев, они отозвались грозным гулом.