«Я часто хожу смотреть, когда он проезжает мимо полков, и смотрю всегда с новым вниманием, с новым любопытством на сего необыкновенного человека. Пылают ли окрестности, достаются ли сёлы, города и округи в руки неприятелю; вопиет ли народ, наполняющий леса или великим толпами идущий в далёкие края России: его ничто не возмущает, ничто не сильно поколебать твёрдости духа его».

Барклай-де-Толли

Глинка сравнивал Барклая-де-Толли с Колумбом. Один вёл к неведомой другим цели корабли, а другой ведёт армию вопреки недовольству многих. Но та решительность, последовательность и твердость, с которыми главнокомандующий идёт к непонятной пока другим цели, указывают на то, что ему эта цель ведома: «Он, конечно, уже сделал заранее смелое предначертание свое; и цель, для нас непостижимая, для него очень ясна! Он действует как провидение, не внемлющее пустым воплям смертных и тернистыми путями влекущее их к собственному их благу».

Пройдя тысячекилометровый путь на восток от Немана, русская армия не потеряла ни одного значительного отряда, ни одного знамени, почти ни одной пушки и ни одного обоза. Даже враги вынуждены были признать, что это не было беспорядочное бегство под давлением превосходящих сил неприятеля, что отступление было планомерным, всегда заранее предвиденным и ровно настолько, насколько считалось необходимым на данный момент.

Огромное значение имел и тот факт, что армия сохранила высокий моральный дух. Все от рядового солдата до высшего генералитета рвались в бой. Примечателен в этом отношении случай, происшедший около Гжатска. К французским частям был послан для каких-то переговоров русский парламентер. Выполнив свою задачу, он хотел откланяться, но в это время один из французских генералов, по-видимому, желая, чтобы окружавшие парламентера офицеры и солдаты услышали от него магическое слово «Москва», спросил:

– Что можно найти за Гжатском?

– Полтаву, – последовало в ответ.

В полной мере роль и значение Барклая-де-Толли была оценена значительно позже. Эта роль заключалась в том, что он сохранял армию для генерального сражения. Фёдор Николаевич Глинка оказался одним из немногих современников главнокомандующего, которым были понятны его действия. Он сумел увидеть в сухом, внешне абсолютно бесстрастном военачальнике и жар страстей, и тяжесть дум, и титанические муки моральной ответственности за взваленную на его плечи ношу. В этом смысле он предвосхитил гениальный психологический анализ, данный позднее Барклаю-де-Толли А.С. Пушкиным: «Барклай, не внушающий доверенности войску, ему подвластному, окруженный враждой, язвимый злоречием, но убеждённый в самом себе, молча идущий к сокровенной цели и уступающий власть, не успев оправдать себя перед глазами России, останется навсегда в истории высоко-поэтическим лицом».

17 (5) августа, в тот день, когда русская армия мужественно защищала Смоленск, отражая все попытки неприятеля взять город, в Петербурге в доме председателя Государственного совета графа Н.И. Салтыкова собрались члены Чрезвычайного комитета, принявшие решение о назначении главнокомандующим всеми действующими русскими армиями М.И. Кутузова.

29 (17) августа Михаил Илларионович прибыл в армию. Весть о приближении нового главнокомандующего опережала его. Фёдор Николаевич с радостью воспринял известие о назначении Кутузова и в день прибытия его в армию записал: «Бессмертие уже готовит место на скрижалях своих, чтобы передать имя его в бесконечность времён».

На следующий день Глинка увидел того, кому накануне пророчил бессмертие. Кутузов сидел на простой деревянной скамье перед одной из изб Царева-Займища. Вокруг него толпилось множество штабных офицеров.