Тр-р-рах-х-х! Гулкий металлический удар. Что это? Что? Ах, чёрт! У мусоропровода – Антон вспомнил – валялась секция от батареи отопления. Конец! Сейчас дверь – в щепы.

Но дверь пока держалась. Зато сверху, с притолоки сорвался кусок штукатурки. Ещё один. И вдруг – половинка кирпича: шмац! В дыру засверкал коридорный свет. Ворвались голоса, гогот пьяных негодяев.

Антон напряжённо думал, лоб – складками. Мотнул головой.

– Вот что: надо с лоджии на помощь звать. Прохожих или соседей. Быстро!

Они, теснясь, метнулись через кухню на лоджию. («…крепнут мир и дружба между народами…», – долдонит радио над холодильником.) Их окна выходят во двор. В боковых секциях-выступах «коленчатого вала» светятся зашторенные окна. Там – люди. Во дворе – тихо, пустынно. Рябит дождь.

Однако – стоп: кто-то показался. Далековато – не разобрать. Двое. Идут по дорожке мимо дома. Вошли в круг фонарного света: ага – мужчина и женщина, под одним зонтом, с сумками. Надо кричать.

Антон щёлкнул шпингалетами, дёрнул створку окна – безрезультатно. Что такое? Он рванул ещё: ручка, стеклянный рифлёный шар, оторвалась – Антон шарахнулся локтем и плечом о стену. Проклятая краска!

– Начерта нам надо было стеклить лоджию? – взревел он. – Пропадай теперь из-за этого!

– Антон! Антон! – только и сказала-простонала Вера. – Антон, сделай что-нибудь!

Мужчина с женщиной удалялись, сейчас скроются за выступом дома. Уже осталось несколько шагов.

Антон нагнулся, подхватил скамеечку, без размаха ткнул её торцом в стекло. Оно лопнуло со взрывным звоном. Прохожие приостановились, вглядываясь из-под зонта. Антон сунулся в дыру, помаячил секунды две, обернулся к своим.

– Чёр-р-рт, ну как я буду кричать? Вера, ты крикни!

Вера замешкалась, замялась, отступила.

Вдруг Наташка подскочила к окну, схватилась ручонками за стеклянные зубцы и страшным, ненатуральным каким-то голосом тоненько завопила:

– Помоги-и-ите! Помоги-и-ите! Нас убива-а-ают!

Мужчина с женщиной подхватились, исчезли. Во многих окнах погас свет.

– По…мо…ги…те! – захлёбываясь, крикнула последний раз Наташка в пустое пространство двора и, прикрыв заалевшими пальцами глаза, уткнулась в грудь Антону.

Трах! Трах! Трах!..

Осада продолжалась.

Как они мечтали об отдельной квартире!

Сначала теснясь у тёщи, потом снимая углы, затем прозябая в коммуналке, – они грезили о своём изолированном мирке. Казалось, ничего больше не надо: дайте нам наш куб пространства, дайте нам нашу собственную маленькую крепость, где можно спрятаться, укрыться от суматошного шизофренического мира хоть на мгновение. С какой серьёзностью, с какими затратами сил, времени и нервов они обихаживали, обставляли и украшали свою квартиру, особенно, конечно, Вера мытарилась: то за обоями пять часов в очереди мается, то какие-то кашпо заморские в художественном салоне сторожит.

Обклеили, обставили, намыли, натёрли и, действительно, квартирка получилась уютная. Придёшь из мира – грязный, согбенный, взъерошенный: скинешь обувь у порожка, наструишь прозрачно ванну до краёв, отмокнешь, на кухоньке примешь ужин – не торопясь, посмакивая; в комнате возляжешь на диване под торшером с газетами или книгой, а то телек врубишь – чего там старенького? Вот и ещё отсрочил на денёк свою гибель или сумасшествие, уравновесился.

Да разве можно было предугадать, что своя же квартира-крепость станет западнёй? Это там, за окнами, за крыльцом – мрак и жуть. Это там идёт постоянная война-охота. Это там можно жертвой стать в любой миг и без всякого повода. Господи, ну почему, зачем ты привёл этих тварей подпитых сюда? В чём вина наша, Господи?..