Девчонка отбежала, пошла прочь, всё время оглядываясь, размазывая слёзы по лицу. Пьяная бравада ещё остатками в Пацанчике бродила, он через силу хмыкнул:

– Ты чего, грабить меня будешь? Так у меня – трёшник токо и больше ни шиша…

– Пошли. И только пикни.

Борис подсунул к самым глазам парнишки блескучее лезвие, тряхнул его за руку, повлёк за собой. Пацанчик явно перетрухнул. Он трезвел с каждой минутой.

– Погоди! Ты чё? Куда ты меня прёшь?

– Молчи! Заткнись, я сказал!

На улицах – ни души. Окна тёмны. Время – около двух ночи.

Борис притащил уже покорного, оцепенелого Пацанчика к своему дому, со двора, свернул не в подъезд, а влево, вниз по лестнице – в подвал. В подвале довольно светло – мерцают два фонаря. Торчат столбы-подпорки. Неуютно, мрачно.

Прислонив Пацанчика к одной из подпорок, Борис ловко завёл его руки за столб, начал стягивать тонким капроновым шнуром, приговаривая:

– Вот и умница… Дрыгаться не надо, не поможет. Кричать тоже не советую, никто не услышит. Место ведь тебе, паршивцу, знакомо? Отсюда криков не слышно, не правда ли?

Привязал, отошёл в сторонку, обтряс руки, словно после важной трудной работы. Стащил шарфик с лица. Пацанчик, вглядываясь, начал, видимо, что-то припоминать. Дёрнулся.

– Ну-с, прекрасно, – бодро сказал Борис. – Теперь и побеседуем. Скажи, сучонок, для начала: как тебе жена моя, Надежда Николаевна, понравилась? Ну, в тот вечер, когда ты, сволочь малолетняя, после своих дружков старших елозил на ней здесь вот, в этом подвале. Понравилась? Может, жениться на ней хочешь? Так я разведусь…

Пацанчик никак не мог сглотнуть ком в горле – кадычок так и прыгал: вверх-вниз, вверх-вниз.

– Впрочем, жениться тебе теперь не придётся уже ни на ком. М-м-да… Ты вот пока лучше что скажи: где тот, самый здоровый из вас, Мордоворот, проживать изволит? И где в настоящее время ваш хозяин, ваш вождь задрипанный прячется?

Пацанчик отперхал, выдавил из себя:

– Тот, здоровый, это брательник мой сродный. Он в Пригородном лесу щас… Он в «Туристе» на лодочной пристани пашет… А тот, брательник сказывал, на море щас живёт, у родственников в Феодосии…

Борис задумчиво осмотрел Пацанчика, что-то прикидывая.

– Тэк-с, тэк-с, тэк-с… Ну что ж… Надежда Николаевна, спрашиваю, понравилась? Она не старая ещё, двадцать семь всего… Выкидыш у неё случился, чуть не умерла…

– Дяденька! – пискнул Пацанчик. – Да не хотел я! Они меня заставили!

Борис на мгновение представил себе отвратную сцену: Пацанчик, пуская слюни, закатывая глаза, дрыгается на Наде…

Лицо Бориса закаменело, глаза сузились. Он зловеще медленно приблизился к Пацанчику вплотную, распустил у него ремень. Шакалёнок напрягся, затаращился: что с ним собираются делать? Борис перехватил ремнём Пацанчика через живот, повыше брюк, пристегнул его плотно к столбу. Подёргал – годится. Нагнулся, разул Пацанчика, отбросил потёртые кроссовки, стянул с него носки. Морщась, держа их на отлёте, скомкал, резким движением впихнул грязный ком Пацанчику в рот. Стащил с него майку, перехватил ею нижнюю часть лица Пацанчика, словно делая его собратом-разбойником, примотал голову к столбу. Теперь гадёныш мог двигать только ногами. Борис расстегнул ему штаны, спустил. Содрал полосатые трусы. Штанами привязал к столбу и ноги Пацанчика. Голый, весь в пупырышках от страха и подвальной сырости, Пацанчик, округлив глаза, мычал и дрыгался.

Борис молча достал из карманов, выложил на дощечку, словно в операционной, флакон одеколона «Саша», носовой платок, нож-«белочку». Раскрыл его, чиркнул по лезвию ногтем, удовлетворённо хмыкнул. Приблизился к столбу, проникновенно сказал: