Потом промычала от зеркала:

– Думаешь, немка помнит этого Паншина? Дудки! А ты вставай и встряхивайся! От этого немецкого зубы выпадут. На дискотеку пойдём… Опять не пойдёшь?

– Ты же знаешь, что нет. Это дикость: в комнатушке размером с шифоньер, в темноте, прыгать, не зная с кем. («Узнаем!» – вставила Ирка.) Нет, вот я немецкий доучу, потом Карамзина дочитаю и письмо надо домой написать… Дел хватит.

– Ну и бес с тобой! Так и засохнешь за книгами. Ведь, посмотри, тебе – семнадцать, а у тебя схватиться не за что – и лифчика не надо. Одни глазищи да лохмы, как у Пугачёвой, а то и вообще бы за девку не признать. Эх, мне бы такие глазищи! Такие волосы! Да я бы!.. Тебя веником убить мало или твоей же книгой – долго ты будешь так сидеть?!.

Ирка бесилась каждый раз на полном серьёзе, и Лену это даже иногда пугало.

– И что ты злишься? Мне неинтересно знакомиться с этими юнцами, понимаешь? Они все как по шаблону сделаны – скучные.

– Юнца-а-ами… Посмотрите на эту старуху! Много ты понимаешь… Как же скучно, когда их много и все разные?..

Ирка уже успокаивалась, предвкушая весёлую карусель вечера, новые знакомства, поцелуи… Она скинула рубашку, бодро втиснула телеса в джинсы, которые не лопались только потому, что были настоящие, фирмы «Lее», натянула прямо на голое тело распашонку с умопомрачительным вырезом. Навесив куда только можно с полкило золота, она, уже оживлённая и даже похорошевшая, последний раз крутнулась перед зеркалом.

– И-и-иех, соблазню!.. Ленуся, – пропела она традиционную шутку, – если я с мальчиком привалю, сделай видок, что дрыхнешь. Гут? Ну ладно, не смотри на меня синими брызгами – шучу… Чао!

Лена только покачала головой, включила электрочайник и углубилась в модальные глаголы.

Так было раньше. Теперь же всё по-другому. Всё совсем по-другому…

А началось это в новогоднюю ночь. Затащила таки её Ирка в чужую совсем компанию. Были, правда, там человека три тоже первокурсников с её, филологического, а остальные – с журфака, притом все с четвёртого курса. Ирка сразу отхватила себе потрясного журналиста, и уже через полчаса они целовались за книжным шкафом так, что в нём дребезжали стёкла. Лена, стараниями всё той же Ирки, была приведена сегодня в божеский вид. Роскошная шапка рыжеватых, заметно завитых волос служила прекрасной рамой тонкому бледному лицу, в котором всё заслоняли поразительно огромные светло-голубые глаза. Эти широко распахнутые глаза даже не затенялись длинными ресницами, и любой и каждый мог при желании заглянуть через эти глаза-окна в самую душу Лены: грусть или веселье плескались в них через край.

Сейчас в них была откровенная скука. Лена сидела в самом уголочке, между шифоньером и ёлкой. Она время от времени одёргивала широкие рукава праздничного сиреневого платья (на школьный выпускной вечер его сшила) и отпивала по глоточку пепси-колу. Щёки её нежно заалели от выпитого прежде бокала шампанского.

Было шумно и накурено. Еды мало – бутербродики да солёные огурцы. Зато вино и водка лились ручьём. Притом вино такое, что от него, стоило только пролить, пластами выгорала лакировка стола. Одну бутылку шампанского уже выпили, а вторую – и последнюю – ради приличия оставили до звона Кремлёвских курантов. Что-то невнятно бубнил телевизор, в углу взвизгивал магнитофон. Две парочки сомнамбулически извивались, закатывая глаза и прилепив бессмысленные улыбки на лица. Периодически позванивали стёкла в шкафу, за которым укрылась Ирка с долговязым журналистом. Ещё к одному журналисту, на кровати, прилипли две девушки с томными лицами наслаждались