Троцкий разошелся не на шутку. Глаза его сверкали, он перешел на крик. Ситуация накалялась. В этот момент в кабинете возник Поцелуев. Он подбежал к Льву Давыдовичу, что то пошептал ему на ухо и нарком стремительно вышел. А Поцелуев показал знаком профессору, что пора быстро ретироваться. Они вместе покинули кабинет и вышли на улицу. Стоял темный осенний вечер. Поцелуев повлек профессора по безлюдным улицам и вскоре привел к себе на квартирку на Кузнецком мосту. Пока шли, молчали. Лишь раздевшись в теплом и уютном уголке Поцелуева, продолжили разговор:

– Ну что, побеседовал? – спросил Порфирий с ухмылкой – а я тебя предупреждал, что он будет врать. Так оно и было. Я ведь разговорчик ваш подслушал.

– Разве это прилично? – устало поинтересовался Зенон.

– Прилично печься о судьбе близкого своего, особенно такого неразумного, как ты, Сашхен. Вот вызывал бы нарком стражу и велел тебя расстрелять в течении 20 минут. Он ведь такой у нас, горячий. Поэтому я и пошел на преступление против моральных устоев, подслушал ваш идейный диспут. И, глядишь, в самый страшный момент закрыл бы тебя своим бренным телом – Поцелуев заржал.

А профессор, уже отогревшийся от промозглого холода в диванных подушках Порфирия, начал приходить в себя от разговора.

«Как много пишут о Троцком, о его величии. Где оно? Какое величие я увидел? Он споткнулся на простейших вещах. На том, что сегодня неоспоримо. Но он, сам того не подозревая, был прав: Сталин отгоняет его от власти. Не потому что существует какая-то и теория перманентной революции, а потому что Троцкого нельзя допускать к ней. Для него русский народ – быдло» думал он.

Расслабившийся Зенон задремал и услышал мелкую скороговорку Лейбы Бронштейна:

«Откуда Феликс узнал о моих встречах с Ходжсоном? Этот Зенон, что приходил в гости, явно ставил вопросы под диктовку чекистов. Зенона подослал Феликс, это точно. Но не мог же он подсушивать кабинет военного наркома! Откуда ему известно, как Ходжсон обсуждал со мной политическую ситуацию? Я это понял по вопросам и по выражению глаз подосланного критика. Да, тогда сказано было много. Официальный агент заливался соловьем, тоже хочет историю попасть, и заодно и Его Королевскому Величеству послужить. Теперь Феликс нашепчет этой троице таких сведений, что они меня загрызут. Ну и троица образовалась: Апфельбаум, Розенфельд и Джугашвили, в миру Зиновьев, Каменев и Сталин. Два обрезанных и абрек. Смертельная дружба! Только для кого смертельная? Если меня победят, то между собой схлестнутся. А кинжалом из них троих только Коба владеет. Эти два засранца – пустобрехи и трусы. Он их выпотрошит как баранов. Будет им поделом! Как они на съезде по делегациям бегали, уговаривали завещание Ленина не зачитывать! Боялись меня вперед пропустить, самим в вожди захотелось. А ведь съезд ждал моей инициативы. Революционеры России любят меня и ценят, я в этом сто раз убеждался. Я для них настоящий вождь. Но если ни один из них свой голос в мою поддержку не подал – я сам не пойду. Либо массы выносят своего кумира на поверхность сами, либо он плывет по лону времени в одиночестве и только история оценит его личность. Не вынесли меня массы. А ведь я в своей речи все сказал! Имеющий уши должен был услышать. Но троица все обстряпала и вместо Ильича назначили Рыкова. Рыкова! Кто он по сравнению со мной? Политический пигмей, не имевший к Октябрю никакого сравнимого отношения. Но теперь он председатель Совнаркома, а Каменев стал Председателем Совета Труда и Обороны. Не прощу им предательства!

Но сейчас нужно придумать какое-нибудь оправдание по беседам с англичанином. Там тяжелый материал, придавит меня. О чем мы говорили?