Булай покончил с толокном, выпил ковшик квасу и пошел на сбор. Мужики собирались смотреть угодья. Земля подсыхала и через пару-тройку дней нужно будет начинать пахоту. Подтягивались к большому амбару, присаживались на бревно, грелись на солнышке. Лица после зимы бледноватые и похудевшие. Одеты в овчину собственной выделки, на ногах лапти, опорки. Головы и бороды нестриженные. В голодное время люди ухаживают за собой неохотно, экономят силы.

Сворачивали самокрутки, откашливались, тягуче перебрасывались словами. Все Булаю известны много лет. Он знает, кто на что способен, от кого что можно ждать.

Собрались, пошли.

Первым делом направились к ближнему полю, что начиналось прямо за поселковой дорогой. Дома в поселке вытянулись в один ряд, а на другой стороне росли лишь ветлы да кустарник, за которыми начиналась пашня. Здесь земля была наилучшей – комья чернозема с супесью разваливались в руках в мелкое крошево. Этот участок отдавали самым слабым.

– Ну что, товарищи – обратился к землякам Булай – здесь пашня поспела. Опять бабам ее отдадим?

– А каким бабам? – отозвался Федор Юдичев. – Гляди, Дмитрий Степаныч, из прошлогодних наших пахарей моя жена на сносях и у Петруниной Лидии живот на нос полез. Считай, не работницы. Вот, двух уже не досчитываемся. А их на это поле три штуки надо. Кто тогда плуг потянет? Я что ли? Я на арский взгорок пойду с парнишками моими. Втроем будем плуг тягать, там сам знаешь, земля суглинистая. Две недели отдай, не греши.

– Ну, кроме твоих, у нас еще молодки есть. Я тут прикинул, вместе с девками пятнадцать бабочек могут выйти. Дадим им коровенок.

– Без этого не обойтись. Сейчас у нас их восемь штук более менее ходячих. У Коробкова корова не годится, на ногах едва стоит. У меня тоже не работница…

– А у тебя отчего, небось, кормил неплохо.

– Да не задалась она, малахольная какая-то…

– Ну, Федор, гляди, здесь все на виду…

– Гляжу, гляжу…

– Значит, бабочкам коров дадим, глядишь, поднимут землицу всем женским полом.

Потом перешли к полю, которое называли лесным, хотя на самом деле оно охватывалось осиновым подлеском лишь вполовину, а его открытая часть кончалась оврагами. Здесь были самые тяжелые участки, не паханные четыре года, почти целина. Часть площади проросла мелкими осиновыми кустиками.

Осмотрев угодье, Булай сказал:

– Тут много сил положим. Но деваться некуда, надо посевы расширять, инак будем нищенствовать. Сюда не меньше двух плугов ставить надо. Сам возьмусь. Кто еще со мной?

Мужики помолчали. Каждый из них знал, что такое пахать заброшенный пар. Потом Федор Юдичев сказал:

– Меня бери. Когда зачинать будем?

– Прикинуть надо – ответил Булай – Если, даст Бог, дождей не прольется, можно с понедельника выходить.

– А питание?

– Как всегда, общее. Ковылиху на казан поставим, пусть варит и с внуками по пахарям разносит. Да, надо впрок коз запасти на мясо. Возьмем у Коробкова, у него их пять штук. Потом зерном вернем. Без мяса мы не работники. Пока двух забьем, может хватит. Будем по-царски питаться, кулешом с картохой. С пахотой дней за десять управиться надо.

Булай оглядел собравшихся. Лица их прояснились, глаза заблестели. Предчувствие труда на земле радовало их. Тяжелый это труд, изматывающий, но и радостный, потому что земля – она матушка. Человек ее облагораживает, от нее питание получает и на нее уповает. И хорошо, что труд артельный. Первый, кто со своим наделом управится, переходит на помощь самым слабым. От этого чувство общества возникает. Очень нужное чувство.

В понедельник, до появления первых полос света над горизонтом, в поселке началось шевеление. Потянулись из дворов телеги с водруженными на них однолемеховыми плужками, замычали коровы, на которых приспособили лошадиную упряжь, заблеяли по стойлам растревоженные козы и овцы. Люди молча шли рядом с животными на свои участки. Каждый собирался с силами. Кончилась зимняя недвижная жизнь, начиналась страда.