Они оба знали ответ, поэтому Николаев предпочел не отвечать. Соль заключалась в том, что Вергельд за это время мог обработать богатых клиентов не раз, фактически ежемесячно делать им upgrade. А если дело касалось детей богатых клиентов, то здесь дела шли успешнее в разы; родители ради здоровья ребенка шли на все, влезали в долги, и им было плевать на то, что почка будет забрана у другого ребенка и он в лучшем случае останется калекой на всю жизнь.

Как обстоят дела в России с донорскими органами, Николаев знал по роду своей профессии. Теневой рынок, конечно же, существовал. Были приняты поправки к федеральному закону «О трансплантации органов и (или) тканей человека», которые позволяют муниципальным учреждениям здравоохранения производить забор органов и тканей. В России за год необходимо проводить пять-шесть тысяч операций по трансплантации; производить забор органов и тканей на коммерческой основе запрещено. Кроме того, нет программы по содействию трансплантации, из-за того и процветает теневой рынок.

– А что у нас? – спросил Зотов. – Что говорят в Минздраве?

– В Минздравсоцразвития, – поправил его Николаев. – Слышал, в министерстве готовят документ, разрешающий детскую трансплантацию. У этого проекта есть противники.

– Как и у каждого проекта, – мимоходом заметил Зотов. – Главный аргумент – это, как я понял, похищение и продажа детей на органы. В год пропадает до шестнадцати тысяч детей, правильно?

– Правильно, – подтвердил Нико. – Пропавшие дети в ряде случаев становятся жертвами преступных группировок, которые работают на заказ, под определенного клиента. У нас запрещена пересадка детских органов. Операции по трансплантации проводятся за границей, в большинстве случаев – в ближнем зарубежье. Каждый год в пересадке почки нуждаются двести детей, еще сотне нужна пересадка печени. Нет прецедентов, как в судебной практике, к примеру. Взять Китай. В этом вопросе китайцы продвинулись далеко, копнули под критерий «физической смерти мозга». Причем заметь, врачи, допущенные к выполнению операций по пересадке органов, не имеют право принимать участие в констатации смерти человека, органы которого будут использованы для пересадки.

– Напомни, сколько больниц в Китае, где проводят операции по трансплантации?

– Больше ста пятидесяти.

Зотов развел руками: о чем еще говорить?

Он вернул Николаева поближе к теме.

– Пробежимся по досье Вергельда, что нам известно достоверно. Пару лет работал на спонсорскую фирму «Икс», затем только на себя. За организацию операций по пересадке почки установил единый тариф – сто шестьдесят тысяч долларов. На операцию по пересадке почки скостил десятку, и стоимость ее составила сто пятьдесят тысяч. В операции принимают участие до десяти человек медперсонала. Достоверно установлено, что часто операции проводят в Таллине. Тогда часть денег уходит на аренду самолета. Раньше Вергельд совмещал две должности: поставщик доноров и директор спонсорской фирмы. Когда его взяли за жабры, он ушел от ответственности, поскольку следствие установило: его фирма не занимается поиском доноров, а только организует финансирование операций. После того случая он ушел в тень.

Зотов закрыл папку, взял чистый лист бумаги и, чуть помешкав, наморщив при этом лоб, предложил адвокату:

– Давай пробежимся по фигурантам, включая отобранных тобой людей. О них мы поговорим в последнюю очередь. Первый – это…

Николаев заполнил предложенную паузу:

– Алан Ришпен. Надежный, проверенный в деле человек. И вопрос, доверяю ли я ему, отпадает.

– Номер два – Вивьен Гельфанд, – зачитал Зотов. – На нее ты вышел через Ришпена, с которым у тебя отнюдь не случайная связь, а давнишние плодотворные контакты, что очень важно – не прерывающиеся по сей день. Это очень хорошо. В цепочке, которую мы прокладываем к Вергельду, случайных людей и связей быть не должно. Он легко вычислит этот момент.