В тех случаях, когда перевод с малайского языка был непростой задачей, либо там, где малайский оригинал сам по себе представлял интерес, я включал его в основной текст или сноски. Поскольку я никогда не пользовался диктофоном, за исключением записи официальных выступлений лиц, прибывших из-за пределов деревни, я работал по отрывочным заметкам, сделанным во время какого-нибудь разговора или сразу после него. В результате малайский текст получился несколько телеграфным, поскольку восстановить удалось лишь наиболее запоминающиеся фрагменты многих высказываний. Кроме того, в начале моей экспедиции, когда сельский диалект Кедаха был ещё непривычен для моего слуха, многие селяне говорили со мной на упрощённой версии малайского, который они могли бы использовать на рынке. Глоссарий особых слов и выражений кедахского диалекта, встречающихся в основном тексте и сносках, представлен в Приложении D.

Подозреваю, что в силу особых причин эта книга в большей степени, нежели основная часть имеющихся исследований крестьянства, состоялась благодаря тем людям, которые стали предметом её рассмотрения. Когда я приступал к работе, мой замысел заключался в том, чтобы разработать аналитическую часть, написать текст, а затем вернуться в деревню, чтобы собрать реакции, мнения и критические замечания её жителей на краткую устную версию полученных выводов. Затем из этих реакций должна была получиться заключительная глава – своего рода раздел «Возражения селян» или, если угодно, «рецензии» на книгу со стороны тех, кому следовало о ней знать. Пока я собирал такие мнения от большинства жителей Седаки, это действительно были лучшие моменты последних двух месяцев, проведённых мною там. Среди разнообразия реплик, зачастую отражавших классовую принадлежность тех, кому они принадлежали, присутствовало множество проницательных критических замечаний, корректив и предложений по вопросам, которые я упустил. Всё это трансформировало аналитическую часть, но создавало определённую проблему: следовало ли мне представить читателю исходную – причём довольно недалёкую – версию моей работы, и лишь в конце поделиться теми соображениями, которые высказали жители деревни? Именно такой была моя первая мысль, но по мере работы над книгой я понял, что невозможно писать её так, будто я не знал того, что мне известно теперь, поэтому я постепенно контрабандным порядком включал все эти прозрения в свой анализ. В результате мера ответственности жителей Седаки как за аналитическую часть, так и исходный материал исследования снизилась, а исходный разговор с большим количеством собеседников стал в большей степени напоминать внутренний монолог.

Наконец, следует подчеркнуть, что эта книга представляет собой – причём вполне осознанно – исследование классовых отношений в локальном масштабе. Это означает, что отношения между крестьянами и государством, которые могли бы с лёгкостью лечь в основу увесистого тома на тему сопротивления, в нём подчёркнуто отсутствуют, за исключением тех случаев, когда они наталкиваются на локальные классовые отношения. Иными словами, вопросы этнических конфликтов, религиозных движений или протеста, которые почти наверняка приобретут значимость при любом политическом кризисе, также в значительной степени вынесены за скобки. Таким образом, экономические истоки рассматриваемых здесь классовых отношений в микроскопическом срезе – истоки, которые можно легко проследить вплоть до заседаний советов директоров в Нью-Йорке и Токио, – в этой книге не анализируются. Это означает, что официальная партийная политика на региональном уровне или в национальном масштабе игнорируется. С одной стороны, все эти упущения достойны сожаления. С другой стороны, в этой книге была предпринята попытка продемонстрировать, насколько важными, богатыми и сложными могут быть локальные классовые отношения и какие потенциальные знания можно почерпнуть из анализа, в центре которого