Усвой, смертный, из моих заповедей,

Как укрощать ярость страстей, что тревожат душу.

Так как я не знаю, в какой момент могу получить вызов или оскорбление, и так как все время готов к такому повороту событий, это должно давать мне преимущество перед моим противником, и я могу поделиться бесстрастными соображениями о теме дуэлей, приведя и моменты гневных вспышек, и полезные советы, как усмирять их.

Адвокаты этого обычая приводят в его защиту утверждение, что оба джентльмена находятся в равном положении и что в соответствии с понятиями о чести, принятыми в свете, нельзя ни отказываться от вызова, ни спускать оскорбление[17].

Я убежден, что никто из них не осмелится предположить, что такой подход совместим с законом, моралью и религией; наоборот, он противоречит им всем, так же как здравому смыслу и понятию подлинной чести, и об этом надо говорить неустанно.

Дуэль решительно противоречит здравому смыслу по следующим причинам:

Во-первых, она не может представить соперникам равные возможности, потому что у людей разные нервные системы, зрение и внешний вид. Кто-то может всадить дюжину пуль в лезвие шпаги или вогнать их в замочную скважину, а другой и с сотни попыток не попадет в слона.

Во-вторых, весьма неблагоразумно дать человеку, который уже оскорбил меня, возможность снова причинить мне урон. Это то же самое, что доверить тысячу фунтов человеку, который уже скрылся с десятью.

В-третьих, если мой соперник никчемный человек, я подвергну унижению собственную личность, встав перед дулом его пистолета; если же, наоборот, он достойный человек, я не хочу мелочно соблюдать все формальности по отношению к нему, когда он поддался воздействию гневной вспышки.

Дуэль из-за какой-то приватной ссоры настолько противна здравому смыслу, что ее не было ни у греков, ни у римлян, ни у других цивилизованных народов Античности[18]. До правления Генриха VIII о дуэлях на Британских островах не знали. Хотя до этого времени порой случались публичные бои, которые происходили с разрешения суда.

Англичане позаимствовали этот обычай у французов, но было бы смешно сохранять его подобно тому, как продолжать пользоваться подвязками, кринолинами или другими несообразными уродствами прошлых веков.

На самом деле, если я принимаю участие в дуэли, у меня весьма мало шансов сохранить свою жизнь. Мистер Гилхрист, современный писатель, упоминает сто семьдесят две дуэли, в которых шестьдесят три человека были убиты, а девяносто шесть ранены. В трех случаях погибли оба соперника, а восемнадцать из выживших были приговорены за то, что преступили закон. В этой отчаянной лотерее опасности подвергается репутация человека, здоровье или жизнь. Без сомнения, в тех ста семидесяти двух дуэлях, о которых шла речь, немало прекрасных молодых людей из-за какой-то порочной женщины или пьяной ссоры расстались с жизнью, разрушили счастье своих семей.

Пусть даже законы и обычаи открыты для корректировки, не стоит постоянно исправлять их каждый раз, когда приходится иметь дело с грубостью или оскорбительным поведением какого-либо лица, – это то же самое, что, пачкая руки, бросаться грязью в каких-то дурно воспитанных мальчишек, которые отвечают тебе тем же самым, или прерывать прогулку на хорошем коне, чтобы наказать дворняжку, которая гавкает на тебя.

Если бы даже я считал, что общество состоит из дураков и сумасшедших или полно грубых и невоспитанных личностей, я должен был бы снисходительно отнестись к ним и не давать воли своему темпераменту. «Лучшая месть, – говорит Марк Аврелий Антоний, – это не быть таким, как они». Возражения, оскорбительные слова, грубые обращения, которые в основном и служат причиной вызова, бывают или заслуженными, или нет. Если они заслужены, я должен обижаться на самого себя, допустившего глупость; я должен признать ошибку и постараться изменить свое поведение, потому что признание своей оплошности и готовность загладить нанесенную обиду никого не может унизить, а стремление лишить жизни того, кого я уже оскорбил, – это предельное варварство