– Ладно, не горюй! – похлопал меня по плечу Василич и усмехнулся. – Никому я не расскажу твою страшную тайну!

Василич перестал смеяться и повернулся ко мне, потом взял меня за плечи и развернул к себе лицом.

– Только запомни навсегда, что нет в этом ничего постыдного! – вдруг очень серьёзным тоном сказал он. Лицо его в темноте, озарённое отблеском звёзд, вдруг приобрело очертания какого-то святого лика, срисованного с одной из старых икон, которые я от скуки разглядывал в церкви во время служб. – За свои чувства иногда и подраться не стыдно!

Он отпустил меня и снова повернулся лицом к мраку, но этот его жёсткий хват за мои плечи оставил не только физические ощущения неудобства, но и какое-то чувство духовной близости, которое я тогда так и не смог осознать. Единственное, что я тогда понял, это то, что Василич не смеялся над тем, что у меня появился объект влюблённости, а, наоборот, поощрял это.

– Вот нравится она мне, хоть и не знает этого! – сказал я, осмелев от посетившего меня чувства уверенности. – И я ей вроде нравлюсь…

– Поверь мне, она знает! – с улыбкой сказал Василич. – Даже если ты ей ничего не говорил. Это всё не словами передаётся.

– А чем же? – удивлённо спросил я.

– Разговором душ друг с другом, – тихо сказал Василич.

– А вот могу я считать её своей девушкой тогда? – не задумываясь над этими таинственными словами Василича, спросил я.

– Эх, ты, шустряк! – рассмеялся Василич. – Разговор разговором, взгляды взглядами, но они ещё не дают тебе полномочий считать, что у вас уже что-то серьёзное есть.

– Так ведь, и не надо вроде никакого официального документа для этого…

– Документа-то не надо, а вот согласие её может потребоваться, – Василич снова рассмеялся. – Эх, ты, Колюха, скоро уж восемнадцать тебе, а ты простых вещей не знаешь!

– Да как-то не до них было, – обиженно пробурчал я.

В этот момент во мне вдруг промелькнула какая-то не замечаемая мной доселе мысль о том, что мне чего-то очень не хватает, и эта мысль, промелькнувшая в голове словно падающая звезда, прочертила в моём сознании затянувшуюся тут же через пару мгновений черту сомнения в том, счастлив ли я сам.

– Ладно, поздно уже, пойдём по домам, а то у меня мама волноваться ещё начнёт, а коли так, то жди беды!.. – сказал я, ошарашенный этим очень неприятным для меня ощущением неуверенности в себе.

– Иди, Коль, а я ещё посижу немного, – сказал Василич и снова мягко опустился на траву.

2.

Меня зовут Николай Харитонов. Я пишу эти заметки в возрасте уже достаточно зрелом, чтобы помнить все нюансы собственной жизни, поэтому воспоминания о моём детстве носят в большей степени отрывочный характер, не предполагающий возможности откапывать в собственной памяти какие-то мелкие детали своего взросления. Однако все те личностные образы, которые отпечатались в моём сознании с самого раннего детства, хотя и слегка потёрлись от времени, но остались такими же незыблемо чёткими в моём отношении к ним. Люди, которых я встречал на протяжении всей своей по большей части страдальческой жизни оставили свои неизгладимые следы, каждый из которых лёг в основу моей припозднившейся свободы от каторги собственных страхов, но и оставил заметный осколочный шрам, который словно шрапнелью раздирал в клочья моё сердце.

На момент моего обучения в одиннадцатом классе школы посёлка Даниловский в глубинке российской сибирской провинции я водил дружбу с мужчиной тридцати лет по имени Иван Васильевич, которого я, в силу солидной разницы в возрасте, уважительно называл просто Василичем. Несмотря на разницу в возрасте, Василич подспудно испытывал какую-то необъяснимую тягу ко мне и с по-настоящему отеческой заботой оберегал меня и воспитывал в период моего взросления, пришедшийся на нашу с ним дружбу. Сам он, впрочем, об этом своём чувстве неподдельной дружбы и даже, возможно, скрытой отеческой любви ко мне, никогда не говорил, хотя и был не по-деревенски открытым и разговорчивым мужиком.