Результаты поистине баснословны. Получалось, что на каждого русского солдата приходилось более одного убитого неприятеля. А разве не впечатляет 353 отбитых орудия! Турки лишились всего…

Победа при Кагуле потрясла мир. Талант полководца, предводительствовавшего Русской армией, мужество частных начальников, удивительная отвага русских солдат сделали своё дело. В реляции Румянцев наряду с другими отличившимися отметил: «По справедливости я также должен засвидетельствовать и о подвигах… генерал-майоров и кавалеров Глебова, графа Подгоричани, Потёмкина и бригадира Гудовича…»

Отмечая вклад Румянцева и Потёмкина в развитие военного искусства в ходе кампании 1770 года, А.Н. Петров писал:

«Мы видели, что ещё при Фокшанах 4 января и при Браилове 18 января 1770 года Потемкин и Штофельн не употребляют своих рогаток при своих отрядах и строятся в три отдельных каре…»

Однако ведь мы привыкли считать, что впервые это новаторство применил Румянцев. Петров же справедливо называет заслуги Потёмкина частными, а заслуга Румянцева, по его словам, «состоит в том, что отмена рогаток введена в общее правило».

Нужен был полководческий гений Потёмкина, чтобы в определённый момент и в определённой обстановке применить новаторство, смело проявить инициативу и победить. Нужен был гений Румянцева, чтобы новаторство не только поддержать, но внедрить повсеместно и одержать во сто крат более блестящие победы при Рябой Могиле, Ларге и особенно при Кагуле.

Оба военачальника «из стаи славной екатерининских орлов» умели правильно выбирать время для атаки противника и направление главного удара, на опыте убедившись, что «всякая неожиданность поражает турок». Во всех битвах Румянцев выводил войска на исходные позиции ночью и с первым светом наносил по неприятелю тщательно согласованный по рубежам и времени внезапный удар.

Кагульская победа стала вершиной полководческого мастерства Румянцева. 2 августа 1770 года состоялся указ Военной коллегии, в котором значилось:

«Высочайшим Её Императорского Величества указом, данным Военной коллегии сего августа 2-го дня, Её Императорское Величество всемилостивейше соизволила пожаловать Вас в свои генерал-фельдмаршалы».

Румянцев стал не просто командующим, не просто боевым генералом, он стал теоретиком военного дела. Недаром существует целый раздел военной науки, именуемый Школой Румянцева.

Один из наиболее авторитетных исследователей Русского военного искусства ординарный профессор Николаевской академии Генерального штаба Дмитрий Фёдорович Масловский писал: «Есть многие отделы, в которых не видно следов влияния, например, великого Суворова или Потёмкина, но нет ни одного отдела, где не осталось бы следов Румянцева».

Масловский назвал Румянцева самым видным деятелем «в истории военного искусства в России, не имеющим себе равного и до последнего времени», то есть до второй половины XIX века, когда писал эти строки историк.

Антон Антонович Керсновский указал:

«Лишь в великой Румянцевской школе могли создаваться такие военные гуманисты, как Вейсман, Потёмкин, Пётр Панин, сам Суворов… Гению Румянцева обязана Русская армия появлением Суворова, творчество которого смогло благоприятно развиваться лишь в обстановке, созданной Румянцевым. Не будь Румянцева, в силе бы оставалась пруссачина – и командир Суздальцев не преминул бы получить от военной коллегии “реприманд” за несоблюдение устава и требование наистрожайше впредь руководствоваться лишь артикулами оного. Полк лишился бы “Суздальского учреждения”, а армия – “Науки побеждать!..”».