Ее домика в её Родовом Поместье.

Прошло две недели.

По-прежнему стояла тихая, солнечная, прозрачная осень. Лишь изредка, как сегодня, например, небо хмурилось, брызгая грустным, прозрачным дождиком в Анино толстое офисное стекло.

Аня сосредоточенно работала. Приближался гонконгский саммит, и Ане даже чудились иногда раскосые глаза азиатских воротил-финансистов, просматривающие ее доклад. Успех «Транс-Инвеста» означал выход на тихоокеанский фондовый рынок и огромные перспективы. Работа всё больше нравилась ей. Она чувствовала нарастающую уверенность в себе и получала искреннее удовольствие от скупых, но не таких уж редких похвал ее требовательного босса. Она искренне восхищалась Филатовым. Этот человек великолепно мыслил, в его голове мгновенно рождались идеи, которые он мог тут же пустить в ход. В то же время он был гибок, словно змея, и умел изменить тактику прямо на ходу. За несколько последних лет он и его команда сумели вытянуть из безнадежной пропасти несколько умерших приморских предприятий, отстроить две значимые автомагистрали, взять в аренду кусок побережья в Хасанском районе и построить там дайвинг-центр и яхт-клуб и еще много всего, что обеспечило Филатову славу «экономического гения».

Она установила хорошие отношения с тремя его замами и их секретаршами, знала по имени-отчеству всех уборщиц на своем этаже и почти весь управляющий персонал холдинга; обзавелась привычкой в обеденное время весело болтать с Петром Афанасьевым, дожидаясь очередного кулинарного шедевра прямо на его кухне, куда он почему-то её допускал. Анина открытость, вежливость и простота в общении вызывали к ней почти непроизвольное доверие со стороны даже незнакомых людей. Поначалу расползся было традиционный слух о том, что она спит с начальником, но Аня на лукавые замечания и хитрый блеск в глазах реагировала столь искренним смехом, что слухи быстро завяли на корню. После этого уважения к ней заметно прибавилось, и Аня втайне гордилась этим. Это было очередной маленькой победой на пути к новой счастливой жизни. Когда же начался этот путь? – рассеянно подумала Аня, постукивая пальцем по колёсику «мышки».

Спустя некоторое время после смерти матери Аня впервые попробовала простить себя… или мать… или кого-то еще – трудно было разобрать. Она осознала, что дорога привела её к обрыву. Она помнила то странное ощущение, будто она стоит, раскачиваясь, на самом краю, и холодный ветер времени бьёт ей в лицо. Страха не было, не было боли. Была разверзшаяся перед ней пустота. Тогда у Ани хватило сил, чтобы осознать, что она по жизни шла тропою войны. Войны со всем миром. Миром, населенным врагами и пронизанным ненавистью и страхом. Где главный враг – она сама, всегда был рядом, и от него нельзя было убежать, и нельзя было его победить.

Она зарыла топор войны. Навсегда. Она смотрела на свое осунувшееся серое лицо в любимом мамином зеркале и смогла, не отводя взгляд, сказать своему отражению: «Я тебя люблю». Но не смогла разжать тогда кулаки с впившимися в кожу ногтями. «Я тебя люблю», – повторяла она упрямо, глотая солёные слёзы.

Она повторяла это каждый час, каждый день, твердила эти простые слова перед тем, как уснуть и первым делом, проснувшись. Она вообще была упрямая. Она научилась улыбаться своему отражению, и ее ногти больше не впивались при этом в ладони.

После продажи квартиры, драгоценностей и оплаты огромных материнских долгов, измученная репортёрами, стремившимися высосать из нее пикантные подробности маминой смерти – мать умерла от передозировки вместе с очередным любовником прямо на своей постели, девятнадцатилетняя Анжелика Коробова, враз оставшаяся без матери, без славы, без денег, без друзей и квартиры вдруг почувствовала огромное облегчение. Как будто с нее сняли средневековые рыцарские доспехи, и она стояла теперь легкая, свободная идти на все четыре стороны. И она отправилась на Казанский вокзал…