В глазах Ираклия появились страсть и возбуждение, когда он наблюдал за бессильными попытками Джона избавиться от груши.

– Груша страдания замечательное изобретение, она особенно полезна для наказания богохульников и нарушителей клятв. Сначала у тебя сместится челюсть. – Ираклий еще раз повернул гайку, вынуждая Джона сильнее открыть рот, и он начал испытывать боль. – Потом разорвется рот, и ты будешь изуродован. – Он еще раз повернул гайку. – У Джона появилось ощущение, что у него сейчас сломается челюсть. Он вдавил ногти в ладони, пытаясь бороться с болью. – Если я раскрою грушу до конца, ты больше никогда не сможешь говорить.

Ираклий собрался повернуть гайку еще немного, но его остановил звук приближавшихся шагов. В камеру пыток вошла дюжина солдат в кольчугах – возглавлял их священник с тонзурой и в черном одеянии. Джон его узнал: это был Вильгельм из Тира[3], которого он встречал, когда впервые попал на Святую землю.

– Прекратить! – приказал Вильгельм. – Оставь этого человека в покое!

Ираклий повернулся к нему:

– Патриарх отдал сакса мне. Ты здесь не имеешь власти, Вильгельм.

– Меня поддерживают король и его люди. Этот человек дворянин, – заявил Вильгельм, – и если ему суждено понести наказание, то сначала он должен предстать перед судом равных.

– Этот сакс убивал наших людей. Он связал свою судьбу с неверными сарацинами. И должен страдать, чтобы спасти свою душу! – Ираклий протянул руку к гайке на конце груши.

– Остановите его!

Два стражника схватили Ираклия и оттащили в сторону. Вильгельм подошел к дыбе и повернул рычаг, ослабляя натяжение веревок, связывавших руки и ноги Джона. Стражники вытащили грушу и начали распутывать веревки на руках и ногах Джона. Он облегченно застонал, осторожно двигая руками и ногами, а потом охнул, когда ощутил острую боль в левом плече. Вильгельм помог ему сесть, и Джон успел увидеть, как два стражника вытаскивают Ираклия из камеры пыток. У двери тот умудрился стряхнуть их руки и повернулся к Джону и Вильгельму.

– Это еще не конец! – прорычал Ираклий. – Сакс клятвопреступник. Я позабочусь о том, чтобы он предстал перед Высоким судом. Запомни мои слова, Вильгельм: его сожгут!

Джона разбудил скрип открывающейся двери, и он заморгал от яркого света, падавшего из окна над его кроватью. Вчера, после того как ему забинтовали ноги, Джона отнесли в крошечную комнатку, расположенную на территории рыцарей-госпитальеров. От боли и изнеможения Джон заснул, как только его положили на кровать.

Он потянулся, отвернулся от стены и увидел, что дверь в комнату открыта, а в углу стоит молодой худой мужчина в монашеской рясе. У чисто выбритого монаха была тонзура, впалые щеки, слабый подбородок и глаза навыкате. Он напомнил Джону богомола. Наклонившись, монах понюхал содержимое бронзового ночного горшка.

– Его черная желчь жидка, – пробормотал монах себе под нос.

– Кто ты такой? – спросил Джон, морщась от боли в левом плече.

Монах поднял голову от ночного горшка.

– О, ты пришел в себя, – сказал он. – Хорошо. Я Деодат, лекарь. Отец Вильгельм прислал меня, чтобы я за тобой ухаживал. – Он подошел к кровати и кивнул на ноги Джона. – Можно?

Джон сел и спустил ноги с кровати. Деодат принялся осторожно разматывать повязку. Подошвы ног Джона были покрыты красными волдырями, из которых сочилась прозрачная жидкость. Деодат коснулся одного из волдырей, и Джон поморщился от боли.

– Твоя плоть горяча. Телесные жидкости разбалансированы, – мрачно сказал лекарь. – Насколько я понял, ты подвергался пыткам на дыбе?

– Да, – сказал Джон. – И я не могу шевелить левой рукой без боли.